Многие за этим же столом и в других закоулках твиндека развлекались настольными играми в шашки, шахматы, домино и карты, стараясь скоротать или убить время вынужденного безделья и скуки.
Плавание наше протекало без происшествий при благоприятной, хорошей погоде. Не оправдались опасения пассажиров, слышанные во Владивостоке, что поздней осенью Охотское море часто штормит и что редко в эту пору длительное плавание проходит спокойно. Но дни проходили за днями, а погода держалась вполне удовлетворительная. В третий или четвертый день плавания ветер посвежел, появилась порядочная волна, но качка была умеренная, и я видел только единичные проявления признаков морской болезни, по-видимому, у людей, лишь впервые совершавших морскую поездку. Правда, некоторые еще сосали кусочки лимона или сидели с угрюмым, хмурым видом, тоже, по-видимому, испытывая неприятное ощущение, когда «мутит» и приближается тошнота. Но сам я и Воля этого не ощущали и чувствовали себя хорошо. Лиля сосала кусочек лимона и жаловалась на неприятное ощущение от качки. Помню, что я гордился тем, что сам хорошо все переношу, несмотря на то что когда-то на Черном море уже испытывал жестокие приступы морской болезни и считал себя подверженным ей.
Когда-то, в ранней молодости, я мечтал о морском путешествии вдали от берегов. Черное море мне казалось тесным, везде видны берега, и только два перехода из Новороссийска в Ялту и из Севастополя в Одессу я проделал в открытом море, не видя берегов по нескольку часов.
Мне казалось тогда, что интереснее плыть вдали от берегов, не видя их по нескольку дней. Но здесь, на «Феликсе Дзержинском», я понял, что глубоко заблуждался раньше.
Мы плыли день за днем, время тянулось однообразно. Скучно было сидеть в тесном твиндеке, густо начиненном пассажирами. Тянуло на воздух, на палубу, несмотря на то что она была тесно заставлена московскими грузовиками ЗИС-5 и другим палубным грузом, а также на то, что на палубе давно уже похолодало, когда мы из теплого Японского моря вышли в холодное Охотское. А картина с палубы открывалась унылая и совсем не интересная: небо и вода везде вокруг нашего судна. Волны довольно большие, но не очень, нередко с пенными гребнями, и небо, сплошь закрытое тучами. Все серое: и небо, и море, и только клочки пены белеют на этом фоне. Земли не видно давно. Ее видели в последний раз в тот день, когда проходили японские островки. Вечером того дня вдали мы видели мыс Элеоноры, тоже японские тогда берега Сахалина.
Заснеженные берега острова Завьялова мы увидели только в последний день нашего плавания. В Магадан или, вернее, в порт Нагаево на левом, северном, берегу бухты мы прибыли вечером, когда было уже совсем темно. Поэтому мы совсем не видели берегов на подходе к порту, так же, как не видели и берегов залива Петра Великого и Русского острова, потому что из Владивостока вышли тоже, когда уже совсем стемнело.
Но мы были рады тому, что выгрузку нас на берег отложили до утра, давая нам возможность еще раз переночевать в казавшемся теперь гостеприимным и уютным твиндеке.
Вдень прихода в Магадан 29 октября, вернее, в бухту Нагаева, мы праздновали на теплоходе двадцатилетие ВЖСМ. Был митинг на палубе. Настроение у всех было повышенным, так как близился к концу наш путь в новые края.
В Магадане
Утром 30 октября на заснеженном берегу бухты гремел духовой оркестр, который не особенно согревал наши души, пока мы выгружались, медленно продвигались по палубе и сходням, где происходила проверка документов. Потом мы долго ожидали машину, на которой нас, наконец, отвезли в поселок Веселый на берегу бухты Гертнера — ее все почему-то называли бухтой Веселой.
Там мы жили еще 9 дней, пока не прошли праздники и не закончилось оформление необходимых документов в отделе кадров и в других отделах.
Мы ежедневно ходили за 5–6 километров из нашего поселка в город в отдел кадров, который располагался тогда в одном из бараков на правой (северной) стороне Пролетарской улицы. Большого четырехэтажного каменного здания Главного управления Дальстроя, построенного перед войной, тогда еще не было, и Главное управление располагалось в двухэтажном деревянном здании на правой стороне Пролетарской улицы (ныне на этом месте расположен кафедральный собор Животворящей Троицы. — Ред.), которое позднее занял отдел кадров. Главная бухгалтерия, в которой мы получали расчет за дорогу, помещалась в одноэтажном, тоже деревянном, доме рядом с этим зданием управления.