И тем не менее, что-то беспокоило его сейчас. В который уже раз он перебирал в уме вчерашние свои действия — не упустил ли чего… И не видел ошибки.
Иванов и Гаевский уже дожидались его, попивая горячий чаёк с маковыми сухариками. Агафон, увидев из окна подъехавшую пролётку начальника, вышел на лестницу, приветствуя Путилина; Гаевский присоединился к нему. Начальник Сыскной полиции, увидев агентов, пригласил обоих в кабинет.
— Ну-с, ребятки, что откопали? — спросил он, расположившись в своём кресле и пробегая глазами подготовленную секретарём сводку уголовных происшествий в столице за сутки; Путилин должен был подписать её для представления градоначальнику, который далее отправлялся с этой сводкой на утренний доклад Государю.
Иванов стал докладывать о результатах посещения Николаевского вокзала. Агафон прекрасно знал замечательную способность начальника делать одновременно несколько несвязанных дел, как, например, говорить и читать.
— На вокзале никто из опрошенных грузчиков, кассиров и жандармских дежурных по перронам не помнит того, чтобы госпожа Барклай в первой половине дня садилась в поезд, — закончил своё краткое сообщение Иванов.
— А ты всех спросил? — скорее для проформы уточнил Путилин. — С платформами ничего не напутал?
Общаясь в узком кругу, Путилин позволял себе переходить со своими подчиненными на односторонее «ты». Выглядело это не как панибратство, а как свидетельство доверия со стороны начальника. Агенты принимали эту манеру безоговорочно, понимая, что такое обращение является знаком искреннего расположения.
— Обижаете, Иван Дмитриевич, старого служаку…
— Ладно-ладно, то же мне, нашёлся старый боевой конь! — усмехнулся Путилин. — Плохо, Агафон, плохо. Сам-то понимаешь, как это плохо?
— Понимаю, конечно, Иван Дмитриевич. Искать надо госпожу Барклай.
— То-то и оно, — вздохнул Путилин. — Телеграмму дал в Боровичи?
— Так точно. Попросил ответить на наш телеграфный узел.
— Ладно, подождём до обеда. — Путилин закончил изучать сводку и, не сделав ни одной правки, подписал её, после чего повернулся к Гаевскому. — А что у тебя, Владислав?
— А у меня все в ажуре, — бодро заверил тот. — Подозреваемый Влас Дмитриев найден и благополучно доставлен в нашу камеру. Сидит со вчерашнего вечера, вас дожидается. Я его специально в неведении подержал, не сказал, за что он взят. Пусть помаринуется. Глядишь, перед вами с ходу «колоться» начнет.
Это был старый и весьма действенный полицейский приём — продержать задержанного ночь без допроса. Давно уже было замечено, что человек с нечистой совестью чрезвычайно болезненно переживает томительную неизвестность и оттяжку в разрешении вопроса о собственной виновности; не зная, что именно ему вменят в вину полицейские, такой человек обычно проводит ночь без сна и поутру впадает состояние крайнего раздражения. Нередко уже вначале допроса подозреваемый оказывается готов выложить всё начистоту, лишь бы только поскорее сбросить с себя тяжесть ожидания и неизвестности. Разумеется, приём этот не был абсолютно надёжным и порой его эффект оказывался совсем не тот, что ожидали полицейские. Например, подозреваемый мог попытаться покончить с собою, либо впадал в долгую, тяжёлую истерику, делавшую невозможным последующий допрос, но таковые последствия были всё же весьма редки.
— Он при задержании не оказал сопротивления? — уточнил Путилин.
— Ни-ни. Был изумлен — это да. Я его помучил нарочито, квартирку неспеша обыскал, одежду перетряс, вещички там, барахлишко. Он зубами поскрипел, но ничего более, никаких глупостей не делал. Вещички, кстати, все чистые, никаких подозрительных следов.