И действительно, зачем он погнал их в такую непогоду в Белицу? Искать того толстяка-эльзасца? Вчера они видели на колхозном дворе того, кто возил его в лес. Мальчик. Он, конечно, ничегошеньки не смыслит в таких делах. Если, возможно, парень услышал, как где-то там, в зарослях, куда полез солдат, кто-то выстрелил, то что же он мог видеть, а тем более — что мог предпринять? Убежал домой, и все тут... Они вчера тоже искали советского летчика. И что же, никто из них не лез туда, где что-то наводило на его след. Кто же полезет на вооруженного, готового ко всему, невидимого человека?.. Если Сергей что-нибудь видел, он сознается во всем, как только ему покажут зажигалку или, скажем, сигаретку. Возвратится он, и все выяснится здесь, в хате.
А пока, гей, камрад, наливай! Кому из фронтовиков не хочется выпить в такую непогоду, да еще когда в этой чужой, злобной стороне встретишь такую приветливую хозяйку!
Однако же солдатам не удалось попировать вволю. Вскоре под окном промелькнуло несколько фигур, и среди них все узнали коменданта. У двери залаяла овчарка. Солдаты вскочили, словно ошпаренные, натягивали на себя одежду, хватали в руки оружие. Кто-то одним движением руки смахнул со стола миски, ложки, стаканы, хлеб. Звон битой посуды не произвел ни на кого впечатления, потому что как раз в это время открылась дверь и в темном проеме вырос комендант.
Видно было, что пришел он сюда не прямо с дороги: картуз с большим лаковым козырьком не был обвязан сверху, на ушах, шарфом, а по раскрасневшемуся лицу с темноватым загаром от морозного ветра можно было понять, что комендант уже хорошо позавтракал. Парадный, в своей темно-зеленой шинели, подогнанной по фигуре, в фуражке с высоко задранной тульей, комендант возле темного зева печи, рогачей, лавки, заставленной мисками, выглядел свеженарисованной пышной картиной. Рядом с ним у порога с одной стороны стоял переводчик, молодой, плотный мужчина в черном осеннем узком пальто, с теплым платком на шее, в простых рукавицах, сшитых из шубы, и в фуражке с наушниками из телячьей шкурки; по другую сторону — огромная серая собака, которую комендант держал на ремне и которая прижималась к его буркам, настораживала длинные острые уши и тихонько поскуливала от нетерпения.
За спинами, не высовываясь, изгибался почти невидимый, маленького роста, сощурившийся Карабаба.
Комендант сделал несколько шагов от порога, вытягивая вперед острое, с удлиненным подбородком лицо будто принюхиваясь к чему-то, и остановился посреди хаты.
— Мои солдатики, вижу, уже успели погреть свои животы, — проговорил комендант по-немецки и окинул глазами солдат и стол. Он всего лишь дотронулся взглядом до Марфы — и она вздрогнула, затем посмотрел на лавку, где стояли наполненные через край миски с белой квашеной капустой и красными солеными помидорами. Сглотнув слюну, комендант промолвил таким же тихим, даже угодливым голосом:
— О, госпожа Глухенька гостеприимная хозяйка.
В хате никто не пошевельнулся, не дохнул. Комендант прошел к столу, вернулся к порогу, потирая руки и не выпуская ремешка. И, вдруг обернувшись, гаркнул во всю силу своих легких и горла:
— Пферфлюхте швайн!
Он кинулся к Марфе — она стояла около кровати с ребенком на руках, бледная, не чуя ни ног, ни рук, только ощущала теплое тельце девочки — и с размаху ударил ее ладонью по щеке.
Собака гавкнула и тихонько, жалобно заскулила; девчушка дернулась у матери на руках и обхватила ее голову ручонками, сдвинув на ней платок.
Марфа ойкнула, всхлипнула широко открытым ртом, будто набрала воздуху для того, чтобы закричать, но вдруг сдержалась и только посмотрела на коменданта большими карими горящими глазами.
Комендант теперь стоял перед ней вплотную, широко расставив ноги и заложив руки за спину. В такой позе он чувствовал себя очень сильным и уверенным в своем превосходстве. Он пожирал Марфу своими прозрачными, совсем белыми и пустыми от бешенства, неживыми глазами и, захлебываясь, говорил что-то по-немецки. Изо рта брызгала слюна, на губах закипала белая пена.
Марфа по-прежнему глядела ему в глаза, в страхе думая только о том, что теперь будет с ней и ребенком, моля о возвращении Петра. Коменданта просто обжигал этот твердый взгляд карих Марфиных глаз, и он, видя, что его слова, его взгляд, его вид не производят впечатления на женщину, выхватил парабеллум и ударил ее рукояткой в скулу.
Марфа покачнулась, вскрикнула, в глазах у нее потемнело, ей показалось, что она куда-то проваливается; покрепче прижала к себе ребенка, чтобы не выпустить его из рук.