Погладила белье и взялась приводить в порядок одежду, которую носил он. Кое-что только сворачивала, складывала, вешала в шкафу, кое-что так и оставляла на месте... Все время настораживала слух, чего-то ожидала, надеялась, ловила каждый шорох за окном, каждый звук на улице.
Кто-то энергично прошагал у окна. Зоя застыла, замерла, сжав руки на груди. Она еще не успела даже подумать, что это мог быть Дмитрий, как шаги у калитки затихли. Господи! Она кинулась в дощатый коридорчик. И калитка похоже стукнула, и ступеньки похоже скрипнули.
— Кто там? — не вытерпела Зоя.
— Я.
Зоя тяжело вздохнула.
— Антон?
— Открой.
В его голосе низкого тембра было что-то новое, таинственно-интимное. Зоя вспомнила о посещении землянки и быстро дернула засов.
— Что там, говори!
Антон стоял ступенькой ниже. Он смотрел на Зою, освещенную луной, и не мог произнести ни слова. Зоя тоже удивленно рассматривала Антона — он был сегодня одет так, как ходил ранней осенью, когда летчики только появились в Лебедином: в короткой меховой куртке с поясом, в галифе, которые так хорошо подчеркивали его прямые сильные ноги, в фуражке, чуть сбитой набок.
— Разреши погреться... потом скажу.
Она отступила, он прошел и помог закрыть дверь.
В мало освещенной, хорошо знакомой комнате Антону показались тесно и неприветливо. Потирая руки, он прошелся от порога до кровати и на правах своего человека в доме сам поднял фитиль в лампе. Зоя стояла, замотав руки в края накинутого на плечи пухового платка, и следила за Антоном. Она ждала, что он скажет. От него пахло морозом и папиросным дымом.
Наконец Антон остановился перед нею и, как всегда, фамильярно и просто взял ее за спрятанные под платком руки. Зоя глянула ему в глаза, ждала.
— Что ж, Зоенька, — вздохнул Антон и передвинул папиросу языком в другой угол рта. — Война есть война...
Его взгляд боязливо забегал по ее лицу. Зоя опустила глаза. Он понял, что от него пахнет спиртом, и опять заходил по комнате.
— Никаких сообщений, Зоенька, нет. Да это и лучше. В таких случаях вести бывают разные. Ты знаешь, что я хочу сказать. — Он задержался у этажерки. — Вот злодей Митька — уже кончал «Графа Монте-Кристо»! Я толстые книжки редко дочитываю до конца. Люблю все миниатюрное...
Зоя все еще стояла молча, глядела на Антона из-под длинных черных ресниц и думала, зачем это он к ней зашел.
С Антоном она познакомилась раньше, чем с Дмитрием; он ей понравился с первого взгляда своей простотой, ненатянутостыо в поведении с ней и ее подругами. Зоя засматривалась на него, когда он легко и хорошо декламировал стихи, рассказывал про Уральские горы, озера и леса, приглашал всех после войны к нему в гости и тут же выстукивал шуточный танец, обняв за талию какую-нибудь девушку. В его поведении мило чередовалось серьезное и шутливое, откровенное и наигранное, и тем, кто не способен был видеть его по-настоящему, он мог показаться чудесным, талантливым человеком; те же, кто видел в нем эти противоречия, все время удивлялись: как могут в характере одного человека уживаться такие противоположные черты, как восхищение красотой и обман, непосредственность и умышленная фальшь. Антон мог до потери сознания мечтать о послевоенной жизни, нарисовать перед слушателями манящую картину весеннего утра в горном уральском селе и тут же испортить ее какой-то придумкой, брехней; мог быть с девушкой внимательным, даже элегантным и, оставаясь с ней наедине, дать рукам волю или наболтать такой чепухи, что потом было стыдно с ним встречаться. Он, например, сказал Зое, что летал на боевых самолетах. Она и смотрела на него вначале как на мужественного бывалого фронтовика, но потом перестала верить всему, о чем он рассказывал и о чем хотел рассказывать, быстро научилась отделять в его характере настоящее, душевное, от фальшивого, наигранного. Он очень любил себя приукрасить, выдать не за того, кем был на самом деле. Очарованная им, когда он выступал на сцене, — Зоя познакомилась с Антоном на выступлениях художественной самодеятельности в авиаполку, — она потом с каждой встречей отходила от него все дальше и дальше. Антон после первой вспышки своих настоящих чувств становился серым, неинтересным, с девушками был бесцеремонно-грубым, мог поцеловать при всех. Видимо, потому, что он так упрощал свои отношения с девушками, возможно, и потому, что не имел и не высказывал ни к одной из них серьезных намерений, с ним тоже все вели себя только по-дружески, не больше, делились даже своими сокровенными мыслями относительно его же товарищей, а его фамильярность воспринимали как вполне позволительный тон поведения.