— Господин президент, если это не секрет, сэр, я позволю себе почтительно вас спросить...
— Брось эти нелепые церемонии, Генри, — прервал его Рузвельт, — ты знаешь, что от тебя у меня тайн нет.
— А от самого себя? — тихо сказал Моргентау.
— Что ты имеешь в виду? — настороженно спросил Рузвельт.
— Очень немногое, сэр. Я хочу лишь знать, не раздирают, — нет, это не то слово! — не тревожат ли вас самого некоторые противоречия? Здесь... Внутри...
Моргентау ткнул себя пальцем в грудь.
— Ты не пастор, Генри, а я не на исповеди. Какие противоречия?
— Я знаю, вы обещали ускорить предоставление независимости Филиппинам и предали анафеме колониализм вообще. Но разве вы не чтите память своего родственника Теодора Рузвельта, не видите в нем примера для подражания? Вы не раз публично давали высокую оценку Теодору. Но хвалить Теодора Рузвельта — значит ценить «большую дубинку»?..
Наступила пауза.
— Не хочешь ли послушать библейскую притчу, Генри? — неожиданно спросил Рузвельт.
— С удовольствием, сэр. Но меня ждут неотложные дела... — не без обиды ответил Моргентау.
— Библия всегда помогает работать, — наставительно сказал Рузвельт. — Кстати, может быть, в этой притче заключен и ответ на вопрос, который ты мне задал. Так вот послушай. К царю Соломону приходит старик и говорит: «О, мудрый царь Соломон, дай мне совет. Как скажешь, так я и поступлю». Говорят, Соломон был демократ, — с хитрой усмешкой заметил Рузвельт, — и некогда не отказывал простым людям в мудрых советах. «Я хочу развестись с женой», — говорит старик. «Но почему? В таком возрасте?» «В нем-то как раз и дело, — говорит старик. Моя жена — мегера. Она отравила всю мою жизнь. Мне семьдесят лет. Сколько еще лет определил мне Иегова жить на этой грешной земле? День? Неделю? Год? Ну пусть немного побольше. Это оставшееся время я хочу прожить спокойно. Лучше ад, чем такая жизнь...» Соломон думал недолго. Он даже не посоветовался со своими министрами, — были же они у него! Подумав, он сказал: «Ты прав».
— В чем же тут соль? — с недоумением спросил Моргентау,
— Через час к Соломону прибегает жена старика, — не отвечая на вопрос Моргентау, продолжал Рузвельт, — и, как полагалось в те времена, раздирает на себе одежды и кричит: «О, великий царь Соломон! Как ты мог допустить такую несправедливость?! Я отдала этому человеку свои лучшие годы. Он взял меня в жены восемнадцатилетней девушкой и оказался извергом, скупцом и развратником. Теперь, когда я состарилась он хочет выгнать меня из дома. И ты благословляешь его на это! Но я не дам ему развода, нет!» На этот раз Соломон подумал уже несколько дольше и наконец изрек: «Ты права». Когда обрадованная старуха убежала, один из министров, слышавший эти разговоры, сказал: «О, царь Соломон! Ты мудр, но я не могу постичь твою мудрость- Старик хочет развестись, и ты считаешь, что он прав. Старуха не хочет развода, но, по-твоему, и она права». На этот раз Соломон думал очень долго. А потом глубокомысленно изрек: «И ты прав, мой министр... финансов Генри!»
— Но ничего подобного в Библии нет! — вскричал Моргентау.
— По-моему, тоже. Я много раз перечитывал эту книгу, — с усмешкой отозвался Рузвельт. — Очевидно, это апокриф, а может быть, и просто анекдот. Но если такая ситуация не описана в Библии, значит ли это, что ее не может быть в жизни?..
Теперь Рузвельт уже не улыбался. Его лицо выражало глубокую сосредоточенность.
— Вы хотите сказать, сэр, — после паузы спросил Моргентау, — что есть противоречия, заложенные в нас самих?
— И в самой жизни, Генри. Особенно в нашей, американской жизни...
— «Красные» добавили бы: в американской капиталистической жизни, — усмехнулся Моргентау.
— Я не «красный», ты это прекрасно знаешь. В худшем случае я… «розовый». Но говорят, что розовый цвет признак здоровья, — блеснув пенсне, сказал Рузвельт. — А теперь иди, работай, мой друг, — добавил он. — Я устал.
Глава пятая
СТРАШНЕЕ ВСЕГО — БОЯТЬСЯ СТРАХА
День шел за днем, и все они были похожи друг на друга.
С утра президент работал над почтой. Если Хассетт не подкладывал ему что-нибудь сверхэкстренное (на это указывал прикрепленный к уголку бумаги красный «флажок»), то Рузвельт обычно начинал с ходатайств о помиловании или снижении срока наказания заключенным.
«Эти не могут ждать!» — говорил себе президент.
Он далеко не был либералом по отношению к грабителям и убийцам. Но в причины таких преступлений, как, например, воровство, каждый раз тщательно вникал, особенно если они совершались неимущими людьми. Трагедия минувшего кризиса жила в памяти президента.