— Спасибо, что рассказал мне, Клаус! — взволнованно произнес Рихард. — Это все?
— А тебе этого мало? Ладно, желаю сладкого сна. Кстати, завтра заходи ко мне, я верну твою игрушку… Ну, этот… магнитофон. Все. Пока!
Герда
С тех пор прошло больше двух месяцев. В начале каждого из них Рихард получал из Буэнос-Айреса от того, кого по-прежнему считал своим отцом, письма и довольно крупные денежные суммы, получил письмо и от Гамильтона, уже из Соединенных Штатов. Он писал Рихарду, что все его попытки встретиться с ним до отъезда или хотя бы поговорить во телефону ни к чему не привели, и ему стало ясно, что Рихард избегает его Одновременно с письмом на имя Рихарда от Гамильтона пришел довольно солидный денежный перевод. Присланные деньги Рихард тут же отправил назад, по адресу, указанному в письме.
После того, памятного Рихарду вечера, на другой день, он прочел в газетах сообщения, схожие по содержанию с той телепередачей, о которой ему рассказал Клаус. Большинство из них изложили происшествие в суде как попытку «красных» вызволить сообщника. Цель «акции» оправдалась. И лишь одна газета, которую Рихард не удосужился прочесть, коммунистическая «Унзере Цайт», охарактеризовала налет как нацистскую провокацию. Но Клаус, который показал Рихарду эту газету, сказал, что на нее не стоит обращать внимания, что тираж ее ничтожен, а занятая ею позиция никого не убедит.
Заметка в «Унзере Цайт» была напечатана без подписи как редакционная информация, но Клаус не без ехидства заметил Рихарду, что, «наверное, тут не обошлось без твоей Герды».
— Нет, уверен, что нет! — вырвалось у Рихарда.
— Откуда такая уверенность? Ты что, видел ее после того, как приехал в Мюнхен? — с подозрением спросил Клаус.
— Если бы заметку написала Герда, то она должна была бы находиться вчера в зале суда. И тогда я наверняка бы увидел ее. Да и ты тоже. Верно?
Клаус пожал плечами и ничего не ответил: видима, довод Рихарда показался ему убедительным.
За время, прошедшее с момента того памятного свидания с Гердой, многое в жизни самого Рихарда изменилось. Он осуществил свое желание и с помощью Клауса приобрел за относительно небольшую сумму маленькую двухкомнатную квартиру в доме, принадлежавшем доживающему свой век бывшему национал-социалисту, знавшему, как оказалось, по совместной службе отца Рихарда, которого тогда еще звали Адальбертом Хессенштайном.
За квартирой последовала покупка машины, подержанного, прошедшего уже несколько десятков тысяч километров «оппель-кадета». Текущий счет Рихарда в «Коммерц-банке» значительно «потощал», но все же обеспечивал ему безбедный прожиточный минимум, учитывая регулярные поступления из Буэнос-Айреса.
Все это время Рихард не раз встречался с Гердой в городе, стараясь организовывать свидания в таких местах, где почти не было шансов на случайную встречу с Клаусом. А потом… Потом Герда после очередного свидания подвезла Рихарда не к гостинице, в которой он тогда еще жил, а к своему дому. И тихо сказала: «Зайди!»
…Вот тогда это свершилось… Они ни о чем не договаривались заранее и, может быть, еще за полчаса не знали, не думали, что это произойдет.
Герда приготовила кофе, они сидели в ее однокомнатной квартире, в креслах возле маленького столика, на три четверти заваленного газетами и журналами. Они пили кофе молча, в последнее время Рихард получал особое удовольствие от этих бессловесных бесед, которые исключали какие-либо неожиданные вопросы, не заставляли Рихарда искать осторожные, окольные ответы. В эти минуты они, по крайней мере Рихард, чувствовали, что им хорошо вдвоем, просто хорошо без всяких попыток как-то выяснить, объяснить друг другу свое состояние.
А потом… уже потом они молча и опять-таки безмолвно лежали в темноте, время от Бремени освещаемые фарами проезжающих мимо дома автомашин. Наконец Рихард тихо, точно кто-нибудь, кроме Герды, мог его услышать, сказал:
— Милая! Я вот сейчас лежу и думаю, как это могло произойти, что мы большую часть нашей жизни не знали друг друга? Наверное, у бога слишком мнрго было дел и он не смог раньше свести нас!
— Ты веришь в судьбу? — так же тихо спросила Герда.
— А ты?
— Нет, не верю. Человек в конце концов поступает так, как подсказывает ему разум.
— А сердце?
— Да, конечно, и сердце. Но и то и другое в отдельности может обмануть. А вместе — никогда.
— Ты всегда поступаешь так, как тебе велит разум и сердце?
— Я стараюсь так поступать.
Рихард просунул руку под голову Герды. А она стала гладить его лицо, едва-едва прикасаясь кончиками пальцев. Когда они доходили до губ Рихарда, он целовал ее пальцы и еще крепче прижимался к ней. Потом приподнялся и стал целовать ее глаза. И вдруг почувствовал на своих губах легкий соленый привкус. Он быстро высвободил руку, которой обнимал Герду, и положил обе ладони на ее глаза. Да, они, конечно, были влажными.
— Что с тобой, Герда, дорогая? — с испугом воскликнул Рихард. — Ты плачешь? Ты раскаиваешься в том, что случилось?
— Нет, Рихард, нет! — поспешно ответила Герда. — Прости меня. Прости, что в такой момент я вдруг вспомнила о своей бедной матери. Представила, как она лежит в земле… одна… одна в бесконечности. И я, ее единственная дочь, уже ничего не могу для нее сделать. Освободить от пластов земли… сбросить крышку гpo6a… помочь ей подняться, встать. — Герда, родная моя, забудь об этом, забудь хотя бы на время, не растравляй свою душу!
Рихард мучительно думал, какие найти слова, что бы сказать, чтобы утешить ее. И вдруг у него вырвалось:
— У меня тоже недавно случилось горе. Я тоже потерял отца!
— Ты?! — с удивлением спросила Герда. — Но почему ты мне ни слова не сказал об этом? От чего он умер?
— Рак, — произнес Рихард первое пришедшее ему в голову. И тут же подумал о том, что опять сам же воздвиг между ними недоговоренность и умолчание.
— Но почему же, — с еще большим недоумением повторила Герда, — почему ты ничего не сказал мне об этом?
— Я не хотел прибавлять к твоему горю еще и свое, — продолжал лгать Рихард, одновременно уговаривая себя, что, по существу, говорит правду. Он крепче прижал к себе Герду и почти прошептал ей на ухо: — Герда, давай забудем… На какое-то время забудем о своих горестях. Мы оба не виноваты в том, что случилось. Давай думать о будущем! Ведь мы теперь очень близкие друг другу люди.
— Хорошо, — покорно согласилась Герда. — Попробуем забыть и думать о будущем.
Рихард нежно провел ладонью по ее ставшим уже сухими глазам, погладил ее голые плечи, как бы желая усыпить ее, отвлечь от грустных мыслей…
Да, все это время Рихард жил как бы двойной жизнью. Принимал активное участие в деятельности группы Клауса, — в налетах на коммунистические собрания, охраняя сходки национал-демократов, срывая по ночам предвыборные плакаты ГКП или рисуя на них свастику.
Он жил двойной жизнью и как бы в двух мирах. Одним из них был мир борьбы за восстановление Германии как четвертого рейха, за победу НДП на предстоящих выборах. В этом мире для Рихарда царил, распоряжался его судьбой Клаус, его приказы были для него непререкаемы…
Все, кроме одного: запрещение не только видеться с Гердой, но даже думать о ней. Потому что Герда с каждым днем все более и более олицетворяла для Рихарда другой, чуждый тому, первому, мир.
Нет, для Рихарда этот мир был далек от политики, он даже не интересовался, действительно ли Герда связана с компартией. Рихард знал, чувствовал лишь одно: ставшие теперь близкими отношения с Гердой задевали в его душе какие-то донные, неведомые ему струны, его безотчетно, неумолимо влекло к ней.
Ну, а Герда? Чем мог завоевать ее этот странный, импульсивный парень, сочетавший в себе зрелость мужчины с инфантильностью подростка? Очевидно, она сердцем ощущала всю глубину чувства, которое испытывал к ней Рихард, и противостоять этому чувству была не в состоянии.