Ваши страшные судьбы мерещатся мне,
Обрученные с мукой, земли женихи.
В цвет рыданий окрасили вас ночники.
Обреченные ноги еще шевелятся во сне.
Начинается день. Кто-то вдруг потянулся, привстал.
Остановка внезапная. Кто-то напиться зовет.
Кто-то громко зевает — у него еще зубы и рот.
— У моста Минокур, — запевает капрал.
Но граниты уже размышляют о том,
Как писать имена ваши золотом лет,
И из памяти стерся любви вашей след…
Вы уже существуете, лишь затем чтоб погибнуть потом.
* * *
Садовники просеивают кости,
Лужайки меж могилами копая.
Под камнями Арраса — наши гости
Лежат навек — сыны другого края.
Меж них мой дядя. Слышно ли в могилах,
Как соловей поет в начале мая?
Меж ними и меж теми, кто любил их,
Ла-Манш грустит и плачет без ответа,
Соединить два берега не в силах.
О запах Африки на кладбище Лоретта!
Там крепко спят солдаты из Марокко.
На них забвенье, как бурнус, надето.
Уже песками раны засосало,
И оборвались жалобы до срока.
А пальм в Па-де-Кале и нет и не бывало.
Дыханье черных вин о утра встает высоко.
И ветер давит ягоды ногами,
И, словно кровью, ноги пахнут соком.
Покойтесь же под белыми крестами
В полях разграбленных, непрошеные гости,
Уложенные, убранные нами.
Мы привели в порядок ваши кости.
О призраки, покойтесь, отдыхайте
Под плитами, в могилах, на погосте.
Отныне вновь сердец не разбивайте,
У очагов местечка не просите,
Под окнами ночами не вздыхайте.
Детей, идущих в школу, не ловите,
Живых не троньте — сладок теплый сои их.
Дыханьем ледяным их не будите.
Не спугивайте легкий шаг влюбленных,
Ночные тени, птичьи голоса.
Пусть скроет пары тень дерев зеленых.
Пусть на могиле травы и роса,
Мох и покой… Опять цветут сады,
И снова поднимаются леса.
У миртов есть цветы, у лавров есть плоды.
О счастье, браконьер, ловушки ставь скорей!
Владеют мирты языком звезды,
Всю ночь они ведут беседы с ней,
И ваш грядущий день я в муках предрекаю.
Стал глубже океан, и парус стал белей,
И благо тем светлей, чем зло черней.
Я вспоминаю…
* * *
Итак, через Велль опять
Наш пролегает путь.
Свежих рвов не пересчитать,
В лица мертвым не заглянуть.
Может, я их смогу узнать?
Эшелон, помедли чуть-чуть.
Вот этот… Его я знал.
Он, когда загремел гром,
На своей окарине играл
На посту сторожевом.
Смерть сразила его наповал
В сумасшедшем разбеге своем.
Помню хрупкого малыша.
На колени он встал у воды.
Улетела его душа,
Как из клетки, в иные сады.
Мы у зарослей камыша
Набрели на его следы.
Эта надпись — она о чем?
Я никак не могу понять…
Что ей в имени скромном моем?
Я читаю его опять…
Вот могила моя под холмом.
Кто ее поспешил занять?
Кто он? Я понять не могу…
От того рокового дня
Шесть недель на чужом берегу,
Немоту и покой храня,
Он лежит, упав на бегу,
Тот, убитый вместо меня.
* * *
Лежит бутылка у креста, а в ней торчит письмо ко мне.
Я так и не могу понять, все это было или нет.
Но если я и впрямь убит, но если это все не бред,
Выходит, вымысел и ложь — событья прожитых мной лет,
Вся эта адская игра мне лишь привиделась во сне.