Вижу вас, о друзья этих памятных дней!
Сколько раз между нами гремела гроза,
Но дрожит моя память, и в ней
Сохраняются ваши глаза.
Мы, как хлеб, меж собой разделили рассвет.
Ах, какая весна была! Утро земли!
Правота и ошибки тех лет
Это утро затмить не могли.
Примем просто события, преображавшие нас…
Гаснет ненависть, бурям проходит пора.
Проясняется небо в свой час.
За ночами приходят утра.
Даже если все это вас только смешит,
День грядущий судьбу нам готовит одну.
Он навеки рассказы хранит
Про минувшую нашу весну.
СЛОВО «ЖИЗНЬ»
Я слышу — теплый летний дождь полощет ивам волоса.
То будят, то наводят сон серебряные голоса.
Далекий дом моей мечты, дом в птичьих криках, где ты?
Я спутал завтра и вчера, как будто тело и трико.
У ночи пара мягких лап, и память видит далеко,
Так ясно, будто бы в воде отражены предметы.
Как будто свет воскресных дней одни остался от педель,
Сады далеких детских лет ветвями раздвигают хмель,
И юноше свой изумруд показывает море.
Жестокий августовский зной не колыхнется над тобой,
Но ты не думаешь о нем, перед тобой раскрытый том —
Читаешь Гете в первый раз, в траве, на косогоре.
Вот вдоль канала ты идешь в густой каштановой тиши,
Давя каштанов кожуру. Вокруг ни звука, ни души.
Лишь пьют алжирское вино бурлаки у плотины.
Глухой деревней ты идешь. Глядит, примолкнув, молодежь.
И запах пива и муки стоит в харчевне у реки,
И пахнут прачечной белья суровые холстины.
В нем смысл жизни? Ты куда, грызя черешни на ходу?
В Сольес? Но девушки тебе знак не дадут — мол, жди в саду.
И лошади той не видать, что норию вертела.
Ты даму в желтом вспомнить рад. В качалке, взятой напрокат,
Она качалась, ты стоял, и наконец-то руку взял,
Как город, штурмом, и на ней колечко заблестело.
Ты вспоминаешь или нет умершую в семнадцать лет?
Она была бледна, как мел. Отец весь день над ней сидел.
Тебе осталось — навсегда убраться, как чужому.
В чем смысл жизни? Может быть, так ящерицы могут жить?
Не только в Моцарте ведь суть. Пошлете сердце в дальний путь,
Но не заставите его забиться по-иному.
Со всех сторон грозят враги, но ты идешь назло врагам.
«Друзьям природы» вопреки Тироль прошел ты по снегам.
По горизонту небеса алели безрассудно.
Над Австрией самоубийц — как перед бурей черных птиц.
Карманы и душа пусты, но вот в Берлин приходишь ты,
Живешь там у зеленщика бессмысленно и скудно.
О, этот город был в тот год, как остров в сердце страшных вод.
Когда бы не было вокруг опасностей, акул и вьюг,
Морские острова чудес не знаю чем бы стали.
Ах, в сентябре Шарлоттенбург! Ах, наш берлинский Монпарнас!
Мы проводили вечера, беседуя в тени террас.
Американские друзья, о них вы вспоминали?
Быть может, Иерусалим? Вот-вот Самсон обрушит храм.
У каждой станции метро народ толпится тут и там,
И пивом горечи людской дома полны до края.
Вдруг — в муравейнике огонь или в курятнике лиса —
Полиция рванулась с мест, сирен завыли голоса.
Нет, человеку во плоти ужасна жизнь такая.
В ней есть какой-то зуб больной — вокруг него гнездится гной.
И ясно видит разум твой, что ограничен он стеной.
Чтобы уйти от этих мук, куда податься надо?
Домой вернуться? Где твой дом? Скорей уехать? Но куда?
На Белой площади друзья в картишки режутся всегда
И говорят, что есть у них союзники из ада.