В чем смысл жизни ты найдешь? И где в нем правда, где в нем ложь?
Как средь намазанных холстов, ты в этом городе живешь.
На черном рынке стоят грош и марки и идеи.
Париж. Пассажи и сады… Париж глубоко потрясен.
Зачем снесли Cité des Eaux, бегущий к Сене на поклон?
Где изгороди и цветы? Где тайные аллеи?
О женщина, нам сердце ты истеребила в лоскуты,
И сохранились в нем одни сухие, мертвые цветы
Да свет притонов в тех садах владений Калиостро.
Какой-нибудь случайный миг остался в сердце навсегда:
Акаций острый аромат, и Сены темная вода,
И еле слышный гул метро под низким сводом моста.
Когда случалось, что меж нас ложилась наземь чья-то тень,
Казалось, не наступит ночь, он бесконечен, этот день,
И нет желанной темноты, чтоб нас соединила.
Три года я тебя искал, подруга яркая моя.
Ты в затемнении была луной и солнцем для меня,
И долго терпкий аромат та комната хранила.
Ты отступала от меня, ты уходила навсегда,
Ты утонула в зеркалах, и не осталось ни следа
От черной королевы и от белой королевы.
Какая странная любовь! Все кончено, а жалоб нет.
Вдруг наступила тишина, погасла музыка, как свет.
Гораздо позже боль в груди почувствуешь ты слева.
В чем смысл жизни, наконец? В противоречьях без конца?
Прохожие на мостовой… Взгляд… Выражение лица…
Как будто бесконечный фильм проходит на экране.
Проговорили мы всю ночь. Я с ним поехал на вокзал.
Ноль Элюар Париж и жизнь неярким утром покидал.
Мне в этом фильме навсегда запомнилось прощанье.
Прощай, прощай! Вернешься ль ты когда-нибудь и Сарселль-Сен-Брис?
Твой свежевыкрашенный дом в Итаке ждет тебя, Улисс,
Пока вкруг твоего челна шумят ветра отваги.
От всех тревог, от всех сирен атолловый уводит путь.
О ярмарки! О карусель! Увидишь ли когда-нибудь,
Как гёрлс Гертруды Гофман перекрещивают шпаги.
Тебе на улице Мартир не увидать зарю в окне.
Не возвращайся в этот мир. Твой город гибнет, он в огне!
Ты был жнецом, бросай же серп, ступай несжатым лугом.
Ты, уезжая, мне сказал: «Я пересудов не хочу
О том, куда и почему…» Я им в ответ захохочу!
Я болтовни не допущу. Я буду верным другом.
О милые мои друзья! Тот красный занавес упал.
Я видел — в небе над мостом огонь бенгальский догорал.
Бежала лодка по реке вперед, в морские дали.
Июль. Ты помнишь ли, Дено, был бал еврейской бедноты.
Влюбленных бедных ты жалел, искавших тщетно темноты.
Четырнадцатое число… Беседа о Нервале.
Он говорил: «Любовь — нарыв, что горло режет пополам».
А из Америки в те дни Ивонна Жорж вернулась к нам
С натруженною песней птиц, летевших издалека.
Эпоха, полная тревог, ступили мы за твой порог.
Большое сердце всей земли во мраке слышно издали.
Свой дерзкий флаг Абд-эль-Керим возносит над Марокко.
В нем смысл жизни? Был ли он? Иль только вальс да краковяк?
Откуда этот черный пес? Кругом молчание и мрак.
Иуда иду я? Что люблю? Не зеркало ли в раме?
Раскрашивает ставни мир, он весь, Голландия, как ты.
Земля решила хоть зимой передохнуть от вас, цветы.
И я решил взглянуть назад усталыми глазами.
* * *
Я не стану писать свою жизнь. Вот она на столе предо мною.
Вырванная и жалкая, трепещет, как сердце живое,
Словно труп, что швырнули коновалу для вскрытья.
День за днем, путь ваших иллюзий — разве должен его повторить я,
Девы ветра, песка и зноя!
Память, как огонек свечи, освещает былые невзгоды,
Раздвигает траурный креп, затянувший дворцовые входы,
Злой и шумный рой мошкары вьется, жалит до слез, до боли,
Но не каждое воспоминанье с губ слетает по доброй воле,
Спят иные долгие годы.