КАДРИЛЬ ОМАРОВ
Говорит мерлан улитке: «Веселей чуть-чуть пляши.
Кит на хвост мне наступает, намекает: Поспеши!
Черепахи и омары быстро движутся вперед,
Собираясь прыгать в воду. Не хотите ль в хоровод?
Не хотите — как хотите! Не хотите ль в хоровод?
Это будет очень мило, удовольствие одно.
Черепахи и омары дружно спустятся на дно».
Но улитка отвечает: «Это мне не подойдет.
Вы, мерлан, весьма любезны, приглашая в хоровод».
Не хотела, не умела, не хотела в хоровод!
«Очень жаль! — мерлан воскликнул. — Я понять вас не могу!
Там дозволено купаться на французском берегу.
Англичане и французы — берег этот, берег тот.
Не смущайтесь, дорогая, и включайтесь в хоровод.
Не хотите — как хотите. Не хотите ль в хоровод?!»
У меня на коленях твоя голова… Ты о детстве заводишь речь.
Эта комната в старой гостинице, как сады Армиды, для нас.
Но, однако, становится сыро. Одолжи мне шесть пенсов на газ.
Голубое и желтое пламя я спешу в камине разжечь.
Расскажи мне о бедном мире одиночества и тоски.
Никуда выходить не будем, посидим перед медью огня.
Твой отец был похож на тебя, он мрачнел на закате дня.
Грубый голос у гувернантки, и всегда тесны башмаки.
Дом, столовое серебро и порядок — как мрачен он!
Здесь годами мечтают бокалы, чтобы налили в них вино.
И тебе по песку тропинок бегать в парке запрещено.
Там всегда заволочено небо и всегда подстрижен газон.
Как долго живем мы в детстве, по-пустому время губя.
Женщина, каждое слово твое для меня больнее гвоздя.
Женщина, каждое слово ранит, ревность мою будя.
Мне грустно, что маленькой девочкой я не застал тебя.
Помолчи о своих любовниках. Не возвращайся к ним.
Давай лучше спустимся в ресторан — залы уже пусты.
Мы сядем к столу среди кадок, в которых растут кусты.
Придет к нам хозяин гостиницы с немецким акцентом споим.
Скажет хозяин гостиницы, подавая карту меню:
De Queen ov hearts she made some tarts
All on a summer day.
De Knave ov hearts he stole dose tarts
And took dem qvite a-v-way[2].
Ты скоро уедешь, дама червей, но я тебя не виню.
* * *
Чемоданы. Гостиница. В коридоре у наших дверей
Стелют серые с красным дорожки, глушащие звуки.
Обувь выставим прочь, — пускай отразятся скорей
В зеркалах потолка две тени, скрестившие руки.
Ты любила линючее, у меня был времени цвет, —
Собиралась на Сен Луи, как на прогулку простую,
Говорила всегда о другом, и я улыбался в ответ
И слушал тебя, как раковину морскую.
Дальние земли души твоей, женщина, — это портрет.
Мы, как рубашки, меняли кварталы в Париже.
Вкруг женщины ладится все. Женщина — это свет,
Который делает жизнь понятней и ближе.
Женщина — это дверь, в неведомое порог.
Женщина все заполняет, как родниковое пенье.
Женщина — это всегда триумф обнаженных ног,
Это зарница — догнать бы ее на мгновенье.
Ради женщины все изменяет масштаб и можно все отмести.
Я был невеждой, не видящим то, что было перед глазами.
Женщина преображает все на своем пути.
Весь мир поет вместе с женскими голосами.
вернуться
Дама червей пекла пирог
Целый летний денек.
Валет червей украл пирог
И пустился бежать наутек.
2