* * *
Ты подняла меня, как камешек на пляже,
Бессмысленный предмет, к чему — никто не скажет.
Как водоросль на морском приборе,
Который, изломав, земле вернуло море,
Как за окном туман, что просит о приюте,
Как беспорядок в утренней каюте,
Объедки после пира в час рассвета,
С подножки пассажир, что без билета,
Ручей, что с поля зря увел плохой хозяин,
Как звери в свете фар, ударившем в глаза им.
Как сторожа ночные утром хмурым.
Как бесконечный сои в тяжелом мраке тюрем.
Смятенье птицы, бьющейся о стены,
След от кольца на пальце в день измены,
Автомобиль, на пустыре забытый ночью,
Письмо любви, разорванное в клочья,
Загар на теле — след исчезнувшего лета,
Взгляд существа, что заблудилось где-то,
Багаж, что на вокзале свален кучей,
Как ставень, хлопающий и скрипучий,
Как ствол, хранящий молнии ожоги,
Как камень на обочине дороги,
Как рев сирены с моря, издалека,
Как боль от яркого кровоподтека,
Как в теле много лет воспоминанье
Про лезвия холодное касанье,
Как лошадь, что из лун; старается напиться,
Подушка смятая, когда кошмар приснится,
Гнев против солнца, крики оскорблений
За то, что в мире нету изменений.
Ты в сумраке ночном нашла меня, как слово,
Как пса, что носит знак хозяина другого,
Бродягу, — он был рад теплу ночного хлева, —
Из прошлого пришел он, полный гнева.
* * *
Поток неудач и ошибок за мной бежит.
Злоба того, кто идет ко дну, во мне живет.
Во мне вся горечь всех морских глубин.
Я сам себе обречен доказывать, что все наоборот.
Тем хуже тому, кого я давлю, — пускай трепещет тот.
Я уничтожу его, я отплачу за свой стыд.
Могу ли я заставить страдать, наносить удар?
Мучить других? Достанет ли мне злости?
Вправе ли я, как они, быть жесток?
Ах, причинять такую боль, словно ломаешь кости!
Могу ли я достичь над другими этой страшной власти?
Разве я мало страдал? Разве мало рыдал?
Я пленник запретного. Каждый запретный шаг
Тянет в трясину затем, что на нем запрет.
Вся-то свобода моя, чтобы, видя рубежный знак,
Ступить за рубеж, утвердить себя, оставить след
И, как на войне — раздумывать времени нет,—
Я готов идти туда, где слышится враг.
Каждой своей мысли я возраженье зову.
Самую очевидность обрабатывать я готов.
Я общепринятых истин не выношу.
Я отрицаю полдень при звуке колоколов.
И если в сердце услышу звучанье заученных слов,
Я сердце своими руками вырву и разорву.
Я не усну, пока другие парят во снах.
В бессонницу лучшие мысли приходят ко мне.
И мир, отрицаемый мною в безумстве моем,
Гигантской зловещей тенью корежится на стене,
И мечты мои разбуженные похожи в тишине
На Святого Дениса, несущего свою голову в руках.
Так я несу свое прошлое беспощадно, который год.
То, чем я был, — это мой удел навсегда.
Кажется, все мои мысли и все слова
Научились бессовестно вымогать, не зная стыда,
И это дает им страшную власть на все года,
И эта власть мне отогнать их не дает.
Клетка из слов. Я должен вырваться поскорей.
Обливается сердце кровью. Где же порог?
Мир этот — черно-белый без окон и без дверей.
Решетки из крапивы, на пальцах ожог.
В стены, меня обманувшие, я достучаться не смог.
Слова, слова вкруг погибшей молодости моей.
* * *
О тот одержимый, что каждую ночь ожидает зарю, и это всего лишь заря, покуда одна лишь заря, утомленье и бледность, и все, что придумал ты — эти творенья безумца, — все исчезает в чувстве усталости, о одержимый, что каждую ночь барахтается среди штампов, воздвигнутых им же самим пред собой, среди отвлеченных дилемм, среди смутных напевов, вселяющих в душу фантомы фонтаны.
О тот одержимый, что все-таки вышел на поиски жизни иной. О распятый сегодняшним миром, завершенье которого исключает гробницу, он думал надеть власяницу, взять посох, — быть может, они равноценны магическим крыльям? — слить воедино далеких принцесс и святые иорданские воды. Одержимый мечтой, одержимый, подобный всем на свете Икарам, поверивший с жаром, что судьба его в том, чтобы сдернуть завесу безумья, нависающую над какой-то Америкой, над какой-то землей, над каким-то фаланстером, о тот одержимый, который не видит себя в ранний утренний час, в час молочниц, бредущих по улицам.