Платан тасует на ветру колоду карт своей листвы.
Он приглашает вас в игру, влюбленные в тени аллей.
Друг друга вам не разлюбить, хотя под утро холодней,
Какие сроки виноград вам кажет пятерней своей?
О чем вам пальмы говорят? Их понимаете ли вы?
Вот эту пару видел я за городом в закатный час.
Машина наша пронеслась, вкруг Ниццы сделав полный круг.
Под нами город лиловел. Я двух детей увидел вдруг.
Как пред огромным полотном, стоят, не разнимая рук,
Над Ниццей. Поглядеть на них охотно встал бы я тотчас.
Не отличало их ничто от остальных влюбленных пар.
Они одни, они молчат, они мечтают без конца,
Стоят, почти не шевелясь, и слушают свои сердца.
Вокруг пустынно, ветерок легко касается лица.
Машина, не замедлив ход, вдруг выхватила светом фар
Весь в суете и толчее Лазурный берег в этот миг,
Велосипеды, и цветы, и женский крик, и шум, и гам,
Взамен распятий у дорог бензоколонки по углам,
Торговых агентств и контор убогий и бумажный хлам, —
Все перевернуто вверх дном, неразбериха, шум и крик.
Цукаты, чайные, кафе, и люди, люди всех мастей.
Во что поверили они и кто в расчетах им помог?
Юнцы с глазами хищных птиц стоят картинно у дорог.
Откуда убежал толстяк, который словно бы продрог?
Мчат из Каира в Роттердам Робер Макэры наших дней.
И Мирамар и Беллавист с их языком во вкусе шлюх,
Какие пошлые дворцы, лазурь балконов и колонн,
Бомонд, звонком зовущий слуг, где действует одна закон:
Перекупить, перепродать, — казалось, все осилил он,
Но вот я встретил двух детей — и этот нищий мир потух.
И вместе с ним погасла ночь, ее пустой и наглый свет.
Но это место навсегда осталось в сердце у меня.
Предместье. Белые дома. Те двое. Сумерки. Скамья.
Сплетенье рук, молчанье губ… Им вечно буду верен я.
И губы сжатые хранят молчанье, как обет.
СМЕЛЫЙ
Мои губы одни оскорбленья хранят,
Только старость и сухость остались от прошлого дня,
Но за прошлое, сердце, мы побьемся с тобой об заклад.
И однажды позволив вселенной ворваться в меня,
Я хочу превратиться в ее нескудеющий свет,
Рассказать, что увидел во всех изменениях я.
Ад кругом оплету шелком Дантовых вечных терцет,
продолжая его восхождение трудным путем,
На котором сгорает в огне наших лет
Все, что только я знаю и вижу кругом.
Жизнь и смерть меж собою навек сплетены.
Небеса я сплетаю с французским стихом.
Я — Смелый[1], который на поле войны,
Может статься, в тот вечер и дышит еще и живет,
Но его потроха уже птицам и вотру видны.
Услыхать меня могут одни лишь солдаты, которым вспороли живот,
И глаза мои полны уже отвратительных мух,
Ночь меня наполняет, муравьи населили мой рот.
Я уже безобразен, уже заморожен и глух
И не знаю, смогу ль в черном холоде лет,
Мой суровый рассказ, прошептать тебя вслух.
Кто услышит последний мой вздох и увидит последний мой взгляд
Что я выберу в страшный мой час,
Из всего, чем я жил, что любил и чему я был рад?
Для чего я веду этот горький рассказ
Из своих сокровенных глубин и о чем мое горло хрипит?
Что он значит, мой хрип? Он мне песни дороже сейчас.
Потускневший зрачок мой одним только образом сыт,
Горлу всхлипа достаточно, в памяти тень лишь одна.
Все, что дорого мне, фотография эта хранит.
Пожелтела, пожухла, поблекла она.
Это мать моя в кресле, ребенок играет у ног,
И фигура незримая в зеркале отражена.
Вероятно, сегодня никто бы припомнить не мог
Тот роман, те подробности, что они делают тут.
На столе пресс-папье и какой-то пустой пузырек.
Мама, как вы причесаны! Вам локоны эти идут.
Вас считали красавицей. Я вас вижу такой до сих пор,
Но по этому снимку красавицей вас не сочтут.
вернуться
1
Карл Смелый, герцог Бургундский, убитый под Нанси в 1477 г. Его обезображенное, изуродованное тело было найдено в замерзшем болоте. Мародеры похитили у него большой бриллиант «Флорентэн», так же как во время сражения при Грандсоне, в Швейцарии, у него был украден бриллиант «Санси». —