Ты привела меня с собой в страну банкротств, в смятенный край,
Где все, что видишь ты вокруг, — насмешки ради, так и знак.
Всё декорации и хлам. В жилье врывается зима.
Могилы парфюмеров — бутафорские дома.
Желаешь кабошонов — кабошоны тут как тут.
Зеленые растения вдоль набережной растут.
Ведет заброшенный квартал за железнодорожный путь.
Дома и люди там живут все кое-как да как-нибудь.
Полуразрушенный дворец, орава грязной детворы,
И все завешено бельем — балконы, лестницы, дворы.
Но все-таки всего страшней любой семейный пансион,
Ромашкой с пудрой пополам одновременно пахнет он.
Над раковиной хнычет кран — здесь и готовят и живут,
Свое последнее кольцо в конце недели продают.
Ужасно жаль бывает тех, на ком лежит азарта след.
Ужели нет других забав? Но карнавал спешит в ответ.
Прислуга-итальянка в дверь, когда положено, стучит.
Она тебе расскажет то, о чем с другими промолчит,
Что мальчика ее отец уехал вдруг в Марокко.
О ангел в белом! Наконец! О этот стиль барокко!
Лазурный Берег… Лишь с тобой разгадана загадка.
Вдоль Променад — Англэ прибой пески пригладил гладко.
Последним поездом из Динь в Париж мы уезжали,
И шлемы мотогонщиков вдоль полотна бежали.
Все вспоминается вразброс, и трудно связи обрести.
Я Францию исколесил, а ты ждала в конце пути.
Узор обоев на стене порой немыслимо забыть
И то отчаянье, которое ни с кем не разделить.
Сменялась новой ночью ночь и комната — другой,
И ангел-истребитель с протянутой рукой
Преследует нас по пятам, летит за горизонт…
Все в сборе, полон двор людей — бордель везут на фронт.
Что твой роман, что жизнь сама — различья больше нет.
Вот ты с листовками идешь, и вьется легкий след.
Он в горы по снегу ведет, в какой-то старый дом,
Его я знаю хорошо, писала ты о нем.
Вот наступило рождество — у нас беда, нужда…
Но можжевельник, весь в огне, кто бросил нам тогда?
И сразу пламя поднялось, в твою пылая честь.
Но не останемся мы здесь, что делать тут — [бог весть!
И вот опять бульвар Морлан и невысокий дом.
Ты все о прошлом говоришь — не помню я о нем.
В деревне, где майор Азюр нашел себе приют,
Шахерезадою тебя позднее назовут.
Над головой навис топор, но ты ведешь упорный спор
И продолжаешь сказки нить, чтобы до завтра жизнь продлить.
Фашист в вагоне — боже мой! — его зеленая рука
Листает рукопись твою… А ночь над лавкой мясника!
Случилось это в Сен-Рамбер. Ты не забыла этих мест?
В другое утро смерть придет, и на другой Голгофе — крест.
Когда осталась лишь зола, где память о былом огне?
Чтоб наше время понял я, твои глаза сияют мне.