* * *
Пока я говорил на языке стихов,
Она забылась в тишине своей,
Как темный дом в ложбине наших дней,
Чуть теплящийся свет меж миртовых кустов.
Весну покоя обрела щека,
И тело легкое повито сном холста,
И взглядом созданная высота,
Под кожей кровь, как подо льдом река.
По склону сказок вновь она уходит прочь,
Как будто кто-то дал издалека сигнал.
И вечно это сани, снег и бал,
И руки дивные в объятьях держат ночь.
Чуть движется рука и рот ее, и я
Шепчу: она опять, как тишины полет,
Полет туда, где детство все живет,
В тот край таинственный, запретный для меня.
Во имя нас двоих, любовь моя, прошу,
Во имя ревности, что спит в моей груди,
По склону своему вперед не уходи!
Я рядом, я с тобой, как дерево, дрожу.
Когда глаза твои так безмятежно спят,
Мне страшно, я молю — постой, повремени,
В пути своем и в снах, любовь моя, верни
Сознание свое и боль мою назад.
* * *
Я не из тех, кто с жизнью плутовал.
Я из людской толпы печально-величавой
Я никогда не прятался от бури,
Гасил пожары голыми руками,
Я повидал и тапки и траншеи,
Я без оглядки среди бела дня
Высказывал опаснейшие мысли
И, если мне в лицо хотели плюнуть,
Не убегал. Я жил с клеймом на лбу,
Делил с другими черный хлеб и слезы,
Лишь в свой черед, не прежде, чем другие,
Взошел я на эсминец, отрывавший
Меня от родины, захваченной врагом.
Вернулся я на судне, оседавшем
Под тяжестью кочующих племен,
Где Атласа могучие солдаты
На палубе протяжно пели песни.
Я принял долю горечи своей,
Пронес сквозь строй свою частицу горя,
И для меня не кончилась война,
Покуда тело моего народа
Искромсано войной. К земле приникнув ухом,
Я слышу дальние и горестные стоны,
Которые пронизывают мир.
Я никогда не сплю и если уж закрою
Глаза, то это будет навсегда.
Не забывайте этого.
Но век, его история и язвы,
Проказа иль цынга, холера или голод,
И пашня крови под ногами армий,
И руки, вырванные веслами галер;
Он и она, насквозь прожженные глумленьем,
Все это извращенное величье
И слово, оскорбляющее губы, которые его произнесли;
Вся музыка поруганная, проблеск,
Оплаченный ценою наших глаз,
Вся ласка ампутированной кисти —
Все это в крайнем случае сравнимо
С моим лицом, с подрагиваньем век,
С игрою крошечного мускула под кожей,
С движеньем тела, с гнущимся коленом,
С исторгнутыми криками, слезами,
С горячкой, сотрясающей меня,
И с потом, выступающим на лбу.
Но есть под шкурой внешности моей
То, без чего я камень средь камней.
Зерно среди зерна, звено своей цепи.
Есть нечто словно кровь, которая струится,
И как огонь, который все сжирает.
Есть нечто нужное, как искра мысли — лбу,
Как звук — губам, груди глубокой — песня,
Божественное, как дыханье жизни.
Угаданное — в этом жизнь моя.
Есть ты, моя трагедия и сцена,
Театр огромный, хрупкий, сокровенный,
Когда за нами дверь закроется входная,
И в мощном золотом обьятьи тишины,
Подхвачен косо, занавес тяжелый,
Затрепетав, взмывает наконец.