Он мог бы, однако, рассказать Ей то неистовство, что живет в Нем, эту дикую симфонию, эту ревность, подобную голоду, не ведающему, какая пища могла бы его утолить. Он мог бы сказать Ей фразы, убивающие оркестры, парализующие песни, разбивающие зеркала. Он мог бы с Ней говорить на языке насилия и урагана. Он мог бы противостоять Ее мечтам, противодействовать ароматам прошлого, смутить шаги, уводящие Ее от Него к будущему. Разве не ощущает Он в горле своем нечто бесконечно более непристойное, чем скрипки? Разве не наполнен рот Его непреодолимой силой возражений? Он заговорит — Он шевелит губами, Он раздвигает их, Его язык напрягается — Он заговорит…
ОН. Любовь моя…
Вот. Это все, что Он нашел сказать. От этого Он ощущает такой стыд в себе и в руках своих, что невольно понижает голос, так понижает голос, что Она ничего не расслышала. Потому что, без сомнения, цикады, оглушительные цикады…
Я забыл сказать, что пол — темно-красный. Прекрасный пол, вымощенный шестиугольной плиткой, на котором лежат тени, похожие на черное пламя. Он красен, как стыд человека, который не в состоянии сказать своей любви ничего другого, только — Любовь моя.
В этом месте бросается к суфлерской будке Эпилог, которого автор забыл вначале упомянуть в списке действующих лиц. К тому же не предусмотрено, как его нарядить, кто его будет играть, будет ли он ходульным, поднимется или до восточного театра, до греческого цирка или до шекспировских шутов. На мой взгляд, речь идет о простом служащем, вроде нас с вами, с трудностями в конце месяца, с единственным стремлением — в один прекрасный день приобрести телевизор. Он простирает руки и кричит:
ЭПИЛОГ.
Занавес! Занавес!
Давайте занавес, пока не взбунтовался зал,
Пока не засвистели, не завыли.
Давайте занавес!
Чтоб вновь его поднять,
Давайте занавес,
Чтоб можно было снова его поднять и выпустить актеров.
«Спектакль, который мы имели честь…»
И пусть аплодисменты непременно,
Хоть в этом нет и признака, однако,
Ни смысла, ни правдоподобья…
«Спектакль»…
Давайте занавес скорей! Провал!
Явился автор инженю поздравить,
Но занавесом автора смело.
Я говорю вам, занавес давайте!
О декорациях и о костюмах,
По-моему, не стоит говорить.
Никто как есть не рвется за кулисы
С цветами, с дифирамбами… Герои
С накрашенными лицами — одни,
Наедине с несыгранною пьесой,
Как телеграфные столбы, в которых
Поет о чем-то ветер без конца.
Наедине с невысказанным текстом…
И бесконечно тянется за ними,
Как платье длинное, растраченная жизнь.
Теперь им ничего не остается
На самом деле, лишь играть ту пьесу —
Скорее занавес! — играть ту пьесу,
Которая написана, однако,
Не для чужих и равнодушных глаз.
АНТРАКТ
И поелику не имеется Хора, как было в древних Трагедиях, для разделения Актов, то тот, кто пожелал бы представить публике «Брадаманту», может, если это ему нравится, использовать интермедии и вставить их между Актами, чтобы не смешать и не показать в непрерывности то, что требует дистанции во времени.
Робер Гарнье, «Послесловие к Брадаманте»
ГОВОРИТ ЗАЛ, и автор решительно никак не отвечает за его речи.
Привет тебе, о свет, в котором ртуть и хром,
О занавес, ветра скрывающий от нас.
Сквозь щелку в зал глядит какой-то астроном,
Мы небом для него являемся сейчас.
Струится бледность плеч, рассеивая ночь,
Из кресел, где полно приличных дам.
Я роль забыл, суфлер, ты должен мне помочь…
Приносит билетер мороженое нам.
Как будто бы рекламы вспыхнул свет,
Но на экран никто не хочет и взглянуть.
Театр золотой… — У вас программки нет?
Программка мне нужна, чтобы понять, в чем суть.
— Да, эта вещь, коль верить «Монд», мила.
— Да, вертится земля, коль Галилей не врет.
— Приятной новостью, тем, что земля кругла,
Нас поразить решил какой-то сумасброд.
— Нет, право, если критике внимать,
Услышишь, как бегут из зала наутек…
— Окостеневший Кэмп, что от такого ждать?
— Вы видели «Атласный башмачок»?
Все действие в колосниках идет.
Куда-то вверх и вверх стремятся голыши…
— Как он зовется? — Кто? — Ну, да художник тот.
Его полутона порой так хороши…
— Стакан шампанского? Благодарю вас, нет.
Тут скверные сорта… — Какой прискорбный факт…
— Но разрешите мне вас проводить в буфет.
Я засиделся — очень длинный акт.
Я ноги отсидел за этот час…
Мурашки… — Где? — В йогах… Молчу о чем другом.
— Мужчина — это пунш, пылает он для вас.
— Мужчина — это мул, вы словно вьюк на нем.
— Но что за жемчуга! Скажите, кто она?
— Какие бусы странные на ней!
— Дали́… Метро… Какие времена!
— Стучат три раза. Сядемте скорей!
……………………………………………………………………………
……………………………………………………………………………
……………………………………………………………………………