Когда б я вызвал вновь тех ласковых сестер,
Что сетуют порой, что я бывал и груб,
И спящие слова из пепла воскресил,
И тот всегда во мне пылающий костер,
Всегда готовый впиться в жертву зуб,
И дикие мечты — крик, полный высших сил.
Людским страстям когда б я поддался,
И, плоть отдав во власть владычицам на час.
Как мысль, по воле волн пустился б дрейфовать,
И, как корабль без мачт, моря исколеся,
Пришел бы небом к вам, стал ярмаркой для вне.
Стал вытоптанной пашнею опять.
Когда б возлюбленных, созвав за тенью тень,
Заставил я стонать от страсти и тоски,
Что ты сказала бы тогда, моя любовь?
А я ведь не роптал, когда ты целый день
Любовных писем гладила листки,
Как будто ласки пересчитывала внове.
* * *
Что я могу? Мужчины эти были
В твоей судьбе. Та самая рука,
Которая гнала бы их, как мух,
Тем более меня б не пощадила.
Я обещал. Пусть все, что прежде было.
Таблеткою во рту моем лежит
И постепенно очень тихо тает.
Я обещал. О прошлом речи нет.
Но разве, умолчав о том, что гложет нас во сне,
Уничтожаешь сон? Ты слышишь, хищный клюв
Чудовища мое терзает сердце.
И разве, умолчав о людях снов твоих,
Из жизни и судьбы твоей гоню я их,
Терзающих мне сердце чужестранцев?
А я прогнал все то, что было до тебя,
Я предал небо то, весну, и боль, и радость,
Тех женщин, ветер, головокруженье.
Я для тебя достиг вершины вероломства,
Я прошлое отмыл, как дерево стола
Жавелевой водой. Садись за стол и ешь.
Тут нет следа вина или бокала.
Я выскоблен забвением, гляди,
Изборожден и выщерблен забвеньем.
Я больше ничего не знаю о себе,
Мой ад — твой ад, и все мои приметы —
Лишь те рубцы, что нанесли тебе.
Нож врезался глубоко. Я отмечен
Тем, чем страдала ты. Мое начало —
Та боль, что ощущала только ты,
И все, что помню я, кровоточит тобой.
Размята память на твоих коленях.
Все оставляет в ней свой след и шрам —
И каждый камешек в твоем ботинке,
И сломленное бедное плечо,
И твой свинцовый взгляд в орбите ночи
В распятый вечер, двадцать лет назад,
И более, чем нож, твое кромсавший тело,
Твоей души коснувшийся кинжал,
Зло безнаказных слов досужих палачей —
Они и до сих пор творить его готовы,
А я не в силах отвести беду, —
Случайное письмо иль фразу на ходу
И это легкое убийство — телефон.
Любовь моя, я так не защищен.
Любовь моя — пустяк, и ты им пронзена,
Как детство слабое; во мне твоя проходит боль
Глубокой бороздой вдоль рук и нервов вдоль.
Словечко, взгляд косой — и я готов убить.
Смерть тем, кто заставлял тебя слезу пролить!
И жажда убивать врывается в меня,
Как буря, как тайфун, неистовством огня,
Всю кровь и все нутро собой заполоня.
А!
Любовь моя, другие, до меня,
Любили ли они до ненависти? Нет!
Настолько, что зрачок не отвечал на свет.
Теряя ощущенье красок дня?
Ну ладно, ладно, я молчу навек.
За щеку спрятав гнев и боль свою,
Ожесточенным ртом я их жую,
И красно-белая во мне вскипает пена.
Таблетке надо дать растаять постепенно.
ПРИТЧА
ПОДРАЖАНИЕ СААДИ
И проходил я по земле, и ощущал я под ногой
Безукоризненность ее, и доброту, и чистоту.
Она мягка, она легка, и с глиной несравнима,
И непохожа на песок, и спор ведет с водою,
Как поэтический язык, не ведая камней.
Моя нога не мяла трав, но шел за мною аромат
Земли, похожей на стихи без рифмы и размера,
Где каждая цезура таинственно струится дыханием цветов.
Рукой коснулся я земли, такой приятной для ходьбы,
Она меж пальцев потекла, как выдержанное вино,
Как милые заметы, что в памяти струятся,
Как песня, что не сходит с губ и тело легкостью полнит.
Весна, которой сразу не позабыть о снеге,
Как счастье, разделенное между часами дня,
Блеск жемчуга, который пьет из водоема голубь.