Такой белой ножки с такой изящной линией икр, положительно, не было в Платоновом царстве идей, если вообще там была в самостоятельном виде идея женской ноги. Трое мужей не отрывали глаз от ножки Цианы, даже когда пурпурные полы хитона вновь покрыли ее. Первым стряхнул с себя колдовские чары Цианы Пракситель.
— Значит, ты не признаешь Платона, не так ли? Извини, но я подумал, что тебя подослал Костакис, он то и дело подсылает нам разных шпионок. К тому же Платон любимец властей…
— Ну конечно, особенно им по душе его трактат о государстве, — согласилась Циана. — Но речь шла о Фрине.
— Я сказал тебе, что не знаю никакой Фрины. Кто она?
— Гетера! Самая красивая, самая уважаемая… — Циана уже начинала волноваться, неужто она снова что-то напутала?
— Видишь ли, дочь Зевса, — захихикал старик, внимательно изучая проект театральной машины, предложенный Цианой. — Если бы у нас появилась такая гетера, я бы первым свел с ней знакомство!
Циана рассердилась: имя его пережило тысячелетия, а он держится, как выживший из ума сатир.
— А ты не боишься называть меня так, как принято обращаться только к премудрой Афине Палладе?
— А кого мне бояться?
— Костакиса, например, — назвала она имя, которое только что упомянул Пракситель.
Старик засмеялся.
— Вот его боюсь. Можешь передать ему, что его я боюсь.
Щеки Цианы вспыхнули, и она стала еще красивее. Она не знала, что даже в разбавленном виде вино воспламеняет непривыкшую к алкоголю кровь.
— Оскорбительно, для духа Эллады оскорбительно, чтобы люди вроде вас боялись стражника.
— Я помню многое, серноногая умница, — певуче произнес старик, — но не помню такого, чтобы конфликт между меченосцами и мыслителями завершился в пользу последних.
Автор трагедий, молча накачивавшийся вином, усердно доливавший бронзовые кубки то из одного меха, то из другого, вдруг схватил ее за талию и сказал распухшим, еле поворачивающимся языком:
— А ты и в самом деле гетера?
Вопрос застал ее врасплох. Циана верила, что и одежда, и поведение ее достаточно красноречивы, и надеялась, что благодаря своим познаниям она внушила к себе уважение, и вот тебе раз… Горячий обруч угрожающе стянулся вокруг ее талии. Но ведь во времена Праксителя гетеры все еще были уважаемыми и равноправными подругами и спутницами, что и является исконным значением их прозвания?
— А экзамен ты выдержала? — зловонно выдохнул ей в ухо писатель.
Она попыталась осторожно освободиться.
— Какой экзамен?
— A-а, раз не знаешь, значит, ты и не держала его, — шумно обрадовался пьяный. — Когда рабыня хочет стать свободной женщиной и гетерой, она должна ради испытания удовлетворить троих мужчин одновременно, и если они останутся довольны…
— Я никогда не была рабыней! — Циана изо всех сил вырывалась из отвратительных объятий.
— Оставь ее в покое! — сказал Пракситель, отрываясь от бронзового кубка, но в глазах его мелькнула искра сладострастного любопытства.
Старый ученый вообще не обращал на них никакого внимания, поглощенный чертежами театральной машины. Пьяный пытался развязать верхнюю завязку ее хитона.
— Вот сейчас, милочка, мы и проведем экзамен!
Вдруг он резко выдохнул «кхе!», одновременно послышался звук падающего мешка. Старик замер, распростершись в двух метрах от беседки. Циана сообразила перекинуть его таким образом, чтобы он не упал на мраморный пол.
Остальные двое смотрели на нее, как наивное простолюдье в театре глазеет на спускающегося из машины бога. Но их ошеломление было вполне оправдано — классическая борьба, которой кончалось пятиборье на олимпийских играх, совершенно не походила на дзюдо двадцать четвертого века.
— Давайте уважать друг друга! — предложила им невероятная гетера, запросто закинувшая далеко в траву их грузного приятеля.
— Богиня… — робко начал старый ученый.
Циана кокетливо оправила хитон.
— Послушайте, милые друзья, я обыкновенная смертная, которая знает и уважает вас и хочет от вас только одного — чтобы и вы ее уважали. — Она подошла к пьяному и, помогая ему подняться, закончила, глядя в его расширившиеся от суеверного ужаса глаза: — Только при таком условии мы можем оставаться друзьями. А сейчас налейте мне вина, но только в отдельный кубок! Эй ты, сбегай, принеси…
Пракситель хлопнул в ладоши.
— Раб…