— Не раб, а он лично мне принесет! Во искупление, ну же…
Спеша поднести кубок богине, автор трагедий чуть не свалил раба, появившегося на пороге дома. Скульптор и философ смотрели на нее с истинным страхопочитанием.
— Когда продадим эорему, отдадим тебе все деньги, — сказал философ. — Ее наверняка купят все театры.
— Значит, вы не принимаете меня в друзья, — огорчилась Циана. — А я думала, что мы разделим заработок на четыре части…
— Но проект ведь твой… — мудрец попытался подыскать красивое обращение и, видимо, не найдя ничего более подходящего, позволил себе пошутить с видом человека, которому нечего терять в жизни: — Я назвал тебя дочерью Зевса, но ты, пожалуй, дочь Геракла.
Циана звонко засмеялась. Ей становилось все веселее, она чувствовала себя все свободнее, но пока еще не понимала, что виновато в этом ароматное коринфское вино.
— Поэтому ты решил отдать мне все деньги? Стыдись, философ, ты еще веришь в богов, а? Пракси… ведь я могу называть тебя так, Пра-кси-тель — слишком длинно! Ну что, теперь возьмешь меня моделью или нет? Эй, только не разбавляйте мне вино! — крикнула она уже окончательно протрезвевшему писателю.
От неожиданности писатель испуганно отдернул мех и, не успев заткнуть его вовремя, залил мраморный пол вином.
— О божественная, — смущенно воскликнул знаменитый ваятель. — Я не смею и мечтать о такой модели.
— А ты помечтай, помечтай! — подняла ему навстречу громадный кубок Циана и одним духом почти наполовину осушила его…
Мужи и без того были ошеломлены, так что ей вовсе не было нужды внушать им респект своим молодецким питьем, но Циана уже потеряла контроль над собой. Не выпуская кубок из рук, она подсела на скамейку к философу.
— Жаль, что я показала вам, как усовершенствовать эорему. Будет вам с этими богами! Только обманываете народ и усугубляете его невежество.
— Хочешь лишить писателей хлеба? — снова осторожно пошутил мудрец. — Народ ходит в театр не ради их пьес, а чтобы посмотреть, как в конце боги вершат справедливость. Потому что… где еще это увидишь?
Циана удивленно повернулась к писателю, который сказал смиренным тоном:
— Вы говорите опасные вещи, подруга. Только бы не услышал их вездесущий!
— А ты чего изображаешь из себя верующего? — возмутилась она. Согласно книгам, никто из мыслителей того времени уже не верил в обитателей Олимпа.
— А кто тогда будет вершить человеческие судьбы в наших трагедиях? — робко пытался защититься писатель. — Люди умеют только запутывать их. А ведь гражданин должен выйти из театра с окрепшей верой в жизнь.
— Не дают, — поддержал его Пракситель. — Вот я изваял бы тебя сейчас так, чтобы все ахнули от восторга, но если не посвятить статую какой-либо богине, никто ее не купит. А ведь мрамор дорогой, милая! Так что между собой мы можем богохульствовать сколько угодно, но ведь денежки-то боги дают…
— Ну, Пракси, не ожидала я от тебя таких разговоров! — воскликнула она, но тут же спохватилась, что не имеет права выражать свое отношение к их делам, и потому поспешила исправить свою ошибку. — Сочувствую я вам, ребята! Так именем какой богини ты хотел бы меня окрестить?
— Афродиты, разумеется, но я сказал только к примеру. Не дозволено, чтобы смертная…
Циана весело вскочила, вспомнив о своей миссии.
— А что если я не смертная? Давай попытаемся…
Ей нужно было во что бы то ни стало остаться с ним наедине, чтобы уладить свое пребывание у него в доме.
— Сейчас я пил вино. Да и в это время дня… — попытался он отговорить ее, но она уже направилась к навесам с такими возгласами, которые могла позволить себе разве что богиня:
— А вы, ребята, останьтесь здесь! И не смейте подглядывать, иначе я превращу вас в свиней!
Писатель, направившийся было вслед за нею, сразу сел. Разумеется, он не верил в чудеса, описанные когда-то его коллегой Гомером в «Одиссее», но раз эта тоненькая и хрупкая девушка сумела с такой легкостью перекинуть его через себя, почему бы ей, если она того пожелает, не превратить человека в свинью!
Циана шла царственной походкой, которую она специально отрабатывала. Длинный хитон ниспадал красивыми складками, обрисовывая тело, так что Пракситель следовал за нею, как завороженный. Многие месяцы она упражнялась, решив, что красивые эллинки ходили именно таким образом. А они оказались коротконогими и коренастыми. Неужто они так ничего и не добились своим культом красоты тела и спорта? Или у них только на стадионах подвизалась сотня мускулистых идолов, а все остальное оставалось пузатой и толстозадой толпой?