— Ты арестована! — взревел, словно смертельно раненный, начальник.
— Костакис, ты не можешь арестовать богиню! — сказал Пракситель.
— А, так, значит, это ты тот самый Костакис, которого все боятся! — рассмеялась Циана, ткнув его пальчиком в толстое брюхо. — Костакис, я превращу тебя в свинью! Или во что-нибудь другое. Однако я великодушна и предоставляю тебе самому сделать выбор.
Бравый начальник стражи не должен бояться богов. А Костакис к тому же был тайным безбожником.
— Иди за мной!
— В чем же согрешила наша подруга? — вмешался с философским спокойствием старый геометр.
— Подстрекала против государственного строя, говорила, что рабы равны остальным гражданам и так далее. Кроме того, богохульствовала и… Вообще, я располагаю всеми сведениями, причем обо всем!
Ваятель и философ сокрушенно переглянулись: значит, их друг занимается не только писанием трагедий?!
Однако в интересах исторической правды надо сказать, что Костакис не раз использовал этот способ, чтобы запугать какую-нибудь неуступчивую гетеру и заставить ее работать на государство. А так как гетеры были обычно из освобожденных рабынь, то и обвинения в богохульстве, в подстрекательстве против сильных мира сего не были лишены основания. Еще сто лет назад великая Аспасия жестоко поплатилась за свободомыслие — ей были предъявлены обвинения в тех же грехах. Вот почему в данном случае нельзя было категорически утверждать, что именно писатель оклеветал их гостью. Но, к сожалению, подобная двусмысленность характерна для большинства исторических фактов.
Циана, естественно, не испугалась. Помимо приемов дзюдо, она располагала и другими средствами защиты: в одном из потайных карманчиков хитона у нее было спрятано сильнодействующее успокоительное средство в аэрозольном флаконе, которым запросто можно уложить наповал начальника со всей его стражей. Однако Циана решила: «Если история окрестила меня Фриной — ведь это я позировала для Афродиты Книдской! — пусть меня арестуют. Значит, мне суждено предстать перед судом ареопага. Пусть адвокат разденет меня донага перед всеми, чтобы доказать, что красота не может быть богохульственной и порочной, она создана богами, прекрасное — это добро, а добро — прекрасно. Старцы в ареопаге не смогут не согласиться с ним…»
— Радуйтесь! — весело воскликнула она. — Давай, Костакис, веди меня в ареопаг!
Это привело начальника стражи в бόльшее замешательство, нежели угроза превратить его в свинью. И он приказал страже:
— Уведите ее! — но сам не сдвинулся с места.
— Костакис, неужели обвинение столь тяжело? — спросил его философ, почувствовав, что начальник не случайно отстал от своего отряда, когда стража с обнаженными мечами увела необыкновенную гетеру.
— К тому же она налог не уплатила! — озабоченно вздохнул страж закона.
— Если все дело в налоге, я заплачу.
— Но ведь она богохульствовала! Раз я говорю, значит, у меня есть доказательства. А вы не исполнили свой гражданский долг… — осторожно опробовал Костакис тот метод, который обычно действовал безотказно.
— Архонту докладывал?
— Нет.
— Садись с нами, выпьем вина! — подтолкнул его к беседке философ. — Коринфское, холодное. Ваятель, пошли рабов за свежей водой, пока мы побеседуем тут с достойным слугой народа…
Циана продолжала веселиться, предвкушая историческое шоу в ареопаге, а измученные жарой воины в жестяных доспехах еще больше забавляли ее.
— А ну-ка уберите свои железки! — сказала она им, как только они вышли на улицу. — Разве вы не знаете, что сказал один ваш мудрец: поднявший меч, от меча погибнет!.. Черт бы побрал это вино! Да, этот мудрец был не ваш, но, как бы там ни было, уберите от греха подальше, а то еще кто-нибудь споткнется… Да не убегу я, не бойтесь! Я ведь сама хочу в ареопаг, чтобы оставить с носом вашего кривоногого начальника.
Воины с готовностью убрали в ножны мечи, потому что эта гетера — такой красивой они еще не водили к своему начальнику! — все равно не сможет убежать. А если она и в самом деле богиня и захочет превратить их в свиней, то и мечи ей не помешают. Неожиданно массивное ожерелье на шейке гетеры тихонько зажужжало, а потом она проговорила несколько слов на непонятном стражникам языке.
Циана подняла глаза к небу. Подняли головы и четверо воинов, и тут же застыли в своих раскаленных доспехах: прямо на них спускалась ослепительно сверкавшая в молочной синеве неба машина.