Она залилась краской стыда, но тут вмешался менторский голос эллиниста: «Это ваше первое преступление. Вы помогли им усовершенствовать театральную машину, которая служила для поднятия и опускания на сцену богов, изображавшихся по ходу действия пьесы».
— Неужто вы серьезно считаете, что без меня они не сумели бы додуматься до полиспаста? При их-то уровне развития математики? — пыталась защититься Циана.
— Коллега, — строго возразила ей одна из ученых женщин, незнакомая Циане. — Историческая наука занимается тем, что уже было, а не тем, что могло бы быть.
— Принимаю, что здесь я ошиблась, но не думаю, что это столь роковая ошибка, как вы хотите это представить. Мне нужно было…
Ареопаг прервал ее дружным рычанием. И с полным на то основанием, потому что человечество никогда не смогло бы предвидеть все возможные последствия в ходе времен, которые могло дать любое, пусть даже самое незначительное на первый взгляд открытие. Не говоря уже о таком изобретении, как полиспаст, который благодаря колесам передачи — к худу ли, к добру ли, — непременно ускорил скорость вращения колеса истории.
— Спокойствие, коллеги! Нам предстоит решить один важнейший для человечества вопрос, хотя, как видно, наша молодая коллега не может осознать его значение во всей полноте, — сказал ведущий заседание ученого совета. — Циана, статуя Афродиты Книдской — первое известное нам изображение обнаженной богини в эллинской истории. А все наши исследования до сих пор показывали, что для такого духовного подъема общественные условия тогда еще не созрели.
— Ну да! Они и самого Зевса готовы были раздеть донага с их всенародной программой эстетического воспитания. Я имею в виду движение «Калос кай агатос». Что хорошо, то для них и красиво, а что красиво — то хорошо, и так далее. Только вот своего Зевса они не представляли ни бог знает каким добрым, ни бог знает каким красивым.
— Коллега, не перебивайте! Мне не хочется вгонять вас в краску, демонстрируя записи, которые вы привезли с собой, но вы держались так, что Пракситель принял вас за Афродиту, великодушно разрешившую ему изобразить ее обнаженной.
— Напротив, я непрерывно ему повторяла, что никакая я не богиня, но ему, видать, так было выгоднее…
— Подобные рассуждения, милая коллега, отнюдь не характеризуют вас как хорошего историка. Прошу вас, — повернулся он к шефу искусствоведов, — дайте изображение статуи!
В следующее мгновение в метре от обвиняемой во весь рост и во всем великолепии трехмерного голографического изображения появилась копия знаменитой Афродиты Праксителя. Циана даже отпрянула инстинктивно, чтобы тяжелый мрамор не свалился на нее.
— Пожалуйста, коллеги, обратите внимание, — начал свои пояснения искусствовед, — Как мы говорили, до этой статуи не зарегистрировано ни одного изображения богини в обнаженном виде и вдруг… эта совершенная, пространственно столь естественная, такая человеческая нагота, что явно говорит о наличии какой-то конкретной модели! Разве это не есть необъяснимый революционный акт, причем в то время, когда данная сто лет назад Периклом свобода духа уже была сильно ограничена? А согласно новейшим исследованиям, статуя датируется точно тем годом, в котором коллега побывала у Праксителя…
— Но она вовсе не похожа на меня! Неужели я такая толстая? — воскликнула будущий историк, сбросив с себя халат и встав рядом со статуей. В этот день ей вообще везло на раздевание — то в одном веке, то в другом.
От неожиданности ученый форум, вынужденный сравнивать современную женскую красоту с красотой, что была запечатлена резцом мастера двадцать восемь веков назад, застыл, обратившись в живописную скульптурную композицию.
— Но вы смотрите и на богиню! — крикнула Циана. — Вы только посмотрите на ее зад! А живот, разве у меня такой живот?
— Безобразие! Кощунство! — взорвалась ассистентка искусствоведа. Наверняка она никогда не посмела бы встать в таком виде рядом с какой бы то ни было статуей.
Однако мужчины все еще не могли выйти из состояния оцепенелости, они продолжали сравнивать, не решаясь вынести приговор, и эта нерешительность, по всей видимости, была вызвана тем, что настоящий эстет попросту не может отвергнуть ни один из этих чудесных и в то же время таких различных образцов красоты. Да и вообще, как объективно сравнить благоуханную, возбужденную водными и воздушными ваннами бело-розовую плоть с любым мрамором, даже если его коснулась рука Праксителя?