Однако вскоре ему пришлось отбросить тревожные сомнения и совершить нечто такое, на что далеко не каждый решится. Он вернул телегу на место, старательно скрыл следы кражи, вымылся до пояса, разыскал большую крестьянскую торбу и стал кидать в нее самое лучшее, что нашлось в шкафах: свежую брынзу, копченую колбасу, коробку лукума с орехами. Прихватил и котелок с айраном. На плечо набросил пару одеял.
— Видишь ли, — сказал он, вернувшись. — Этой ночью придется остаться здесь, потому что туда придут другие чабаны, а ты в этой одежде…
Готовый к ее отказу, он говорил, смущенно глядя в сторону леса, потому что совсем не умел притворяться, но она обрадовалась, как ребенок:
— Чудесно, мне никогда не приходилось спать под открытым небом!..
Они постелили себе на опушке леса, откуда можно было наблюдать за отарой и за дорогой, ведущей к кошарам. Как только они легли рядом, она тут же прильнула к его плечу.
— Ты будешь мне добрым другом, да? Мне так нужна твоя защита. Ты будешь меня учить, помогать изучать вашу жизнь?
Она сказала это так мило, что темные силы, дремавшие в нем, совсем затаились.
— Жизнь как жизнь, чего в ней особенного? — сказал он.
— Я историк, но еще очень неопытный. Ты, может, знаешь, что это такое…
— Давай не будем начинать с обид, а?
Она обрадовалась и в то же время удивилась.
— Знаешь, ты сразу показался мне очень интеллигентным парнем. У тебя даже вшей нет! — сунула она свой пальчик ему под мышку.
— Придумала тоже — вши! — сначала он возмутился, а потом рассмеялся. — Вши теперь развелись у городских!
— Ты, наверное, гайдук, — таинственно шепнула она ему на ухо с ноткой восхищения в голосе, а он дернулся, боясь щекотки. Возможно, поэтому она засомневалась: — Погоди-погоди, гайдуки вроде были позже! Мы ведь в тринадцатом веке? И еще нет турок, правда?
Тут Петр совсем развеселился.
— Тринадцатый кончился в прошлом году, теперь у нас четырнадцатый.
— Неужели? Значит, эта машина продолжает давать разброс во времени! — она внимательно посмотрела на него, погладила свежевыбритую щеку юноши, пахнущую виноградным первачом — какой дурак станет в кошаре тратить одеколон на щеки? — Чем ты так хорошо побрился?
— Я употребляю только «Жиллет»! — похвастался он.
— Ты покажешь мне завтра? Мне очень любопытно, ведь для этого я и прибыла к вам, — она снова начала ластиться к нему. — Ты чудесный парень. А ты, случайно, не богомил?
— Я же сказал тебе, что я Петр, — ответил он, и темные силы снова зашевелились в нем.
Они уже повели его руку, попытавшуюся было забраться за пазуху девушке, но чужеземка ласково отстранила ее.
— Есть хочется. А что это в горшке, а?
Он дал ей отпить холодного айрана, и она снова пришла в восторг:
— О, как хорошо вы живете! А едите только натуральные продукты?
— Ага, — подтвердил Петр, расстилая небольшую скатерку и раскладывая на ней лакомства из торбы. — А ты знаешь, сколько мы здесь зашибаем! С тех пор, как пошла мода на грубую домашнюю шерсть, да еще с этим новым экономическим механизмом… А ну-ка, где тут у нас музыка? — вспомнил он о транзисторе и сунул руку в сумку-однодневку. — Позавчера сменил батарейки.
— Что это? — испугалась она, когда он вытащил свой маленький транзистор. Возможно, она ожидала увидеть свирель, да только зачем современному чабану свирель? — Откуда это у тебя?
Гордый, что ему удалось наконец изумить ее, он включил радио, которое тут же изрекло что-то об империалистах. Естественно, ничего подобного свирель не смогла бы изобразить.
— У меня и телевизор есть, даже два — цветной и портативный. Я же сказал, что мы здесь здорово зашибаем.
Она потянулась к транзистору, уверенно настроилась на другую волну, послышались другие голоса, музыка… Побледнев, она спросила:
— Петя, а какой теперь год?
— Ммм… тысяча девятьсот восемьдесят второй, а что?
— Ты же сказал, что четырнадцатый век?
— А, да то четырнадцатый век пошел болгарскому государству, у нас и праздники были, торжества. А вообще-то мы в двадцатом веке живем.
Она вскочила, судорожно, как припадочная, вцепилась ногтями себе в щеки и с перепугу снова залепетала гнусаво на своем поповском языке:
— Ооо, и бондет плач и скръжет зомбом… — и бросилась в сторону полянки.
Когда он прибежал, она уже отбросила шесты и панически стаскивала сено с машины.
— Погоди, что случилось?