Певчие птицы свиристели без умолку, повторяя бессчетное количество раз один и тот же мотив. На небольшом снежнике Лена обнаружила, к своему удивлению, множество паутов – эти огромные мухи настоящий бич маралов и особенно северных оленей, которые их панически боятся. Пауты были при последнем издыхании и еле-еле ползали по снегу. Эти злющие порождения тайги совсем не переносят холода, и такие вот поляны у подножия гольцов – настоящее спасение для оленей от этого бедствия тайги – надоедливого гнуса.
Сделав несколько, на ее взгляд, удачных снимков, Лена поднялась на скальный выступ и затаила дыхание. У самого края скалы выше по откосу стояла маралуха и срезала острыми зубами молодые побеги березы. Она перебирала ногами, чудом удерживаясь над обрывом, но продолжала пастись. Вскоре рядом с ней появился годовалый теленок. Сохраняя полное спокойствие, ланка улеглась буквально над головой Лены. Девушка решила спуститься ниже, чтобы захватить в объектив все семейство полностью. Под кроссовками задвигались и зашуршали камни, но маралуха только с любопытством повернула голову в ее сторону. Теленок продолжал кормиться. Он свободно перепрыгивал с карниза на карниз, удерживаясь на крошечных выступах, и Лена следила за ним с замиранием сердца. Вдоволь налюбовавшись и сфотографировав «сладкую парочку», Лена спустилась к небольшому озерку, оставшемуся на месте растаявшего сугроба.
Вымыла кроссовки, застирала грязные штанины. И, усевшись на теплые камни в тени молодых кедров, задумчиво осмотрелась.
Внизу яркой заплаткой на зеленой скатерти альпийского луга раскинулся лагерь. Склоны горы Ровненькой, как разноцветные монпансье, усыпали лыжники. Недоступные скалы возвышались за ее спиной, и только огромный беркут парил над их вершинами.
Лена пожалела, что не взяла бинокль, чтобы разглядеть птицу поближе. Прислонившись спиной к нагревшемуся стволу дерева, она сквозь полузакрытые веки наблюдала, как, следуя потокам воздуха, беркут то взмывал высоко вверх, то опускался ниже уровня вершин. Потом он стрелой бросился к земле и, снова взмыв в небо, скрылся за острыми гребнями скал с небольшим живым комочком в когтях.
Пять лет назад она лежала на груде вещей прямо в пыли, на краю аэродрома в Ханкале. Отец бегал утрясать какие-то дела с военным комендантом. Она же, полумертвая от усталости, грязи и жары, прикрыв голову солдатской панамой, прищурившись, наблюдала, как огромная птица, распластав крылья, парит в белом от невыносимого зноя небе.
Прибежал отец, радостно обнял ее за плечи:
– Быстрее, Ленка, нас берут на «вертушку», которая везет раненых в Моздок.
Подхватив сумки с вещами, они со всех ног бросились к вертолету, окруженному медиками и военными. Из Чечни отправляли очередную партию раненых, в основном с ампутацией и серьезными черепно-мозговыми травмами. Молоденькие медсестры и санитары из солдат буквально валились с ног от усталости: сроки погрузки оговорены жестко, да и состояние многих раненых было угрожающим. Мат, стоны, слезы...
В Моздоке тяжелораненых перегрузили на транспортный самолет, который должен был доставить их в Ростов-на-Дону для лечения в военном госпитале. Отец договорился, что их тоже подбросят до Ростова, у него намечалось несколько встреч с военными, да и добраться оттуда в Москву было легче. Лена ждала погрузки у самолета, когда какой-то офицер в камуфляже с перевязанной рукой, споткнувшись о груду снаряжения, выругался и повернулся к девушке.
– Чертова кукла, ты что на дороге свое барахло разбросала? – Но, увидев огромные глаза на перепачканном лице, дрожащие от сдерживаемых слез губы, смягчился:
– Ты этим самолетом летишь, девочка?
– Да, – прошептала Лена, – я – журналист, а это наш багаж.
– Журналист? – расхохотался офицер. – Думаешь, я поверю, что таких пигалиц стали в Чечню посылать?
Лена растерянно отвернулась, но он ухватил ее за плечи:
– Да не сердись, малыш, куда твое барахло закинуть?
Это была их первая совместная командировка, в которой отец задал бешеный темп, не щадя ни себя, ни дочь. Он ни в чем не давал ей спуску. И когда она, не выдержав, попросила пощады, отец жестко посмотрел ей в глаза:
– Ты знала, какую профессию выбираешь. У хороших журналистов животы из штанов не вываливаются. Наш хлеб нам дорого достается, запомни это, девочка.
И хотя им удалось побывать только в тех частях, куда их пустили, и побеседовать только с теми офицерами и солдатами, с которыми разрешили общаться, она знала, что и здесь отец ухитрился собрать материал, который, возможно, никогда не удастся показать по телевидению.
– Не зарывайся, Максим Максимыч, – увещевал его главный редактор перед отъездом, – выше головы не прыгнешь, так что ситуацию не осложняй, в каждую дыру не лезь, иначе тебе все командировки на Кавказ прикроют.
Отец соглашался, жал руки, улыбался, но с поразительным чутьем и интуицией выкапывал жареные факты и информацию, от которой полетели бы многие головы и, конечно, в первую очередь его собственная.
Проведя Лену в самолет, офицер пристроил ее за какими-то картонными коробками. Прикорнув прямо на сумках, она сквозь сон слышала, как ее нашел отец, прикрыл своей курткой и, прихватив диктофон, умчался, очевидно, брать очередное интервью.
Проснулась она оттого, что кто-то осторожно поправил на ней куртку. Вскинув голову, она увидела того же офицера. Он смущенно улыбнулся:
– Извините, что разбудил. Куртка сползла, а в самолете довольно прохладно. – Он пристроился рядом. – Товарищ ваш, седой такой, лохматый, в другом конце самолета у раненых, что в состоянии говорить, интервью берет.
– И у вас взял?
– Нет, я сбежал. Разговоры о подвигах и тому подобном у меня уже в печенках сидят. А этот дядька ваш муж или начальник?
– Этот дядька мой отец, – рассердилась Лена.
– Я и смотрю, что для мужа он староват, – как ни в чем не бывало, заметил офицер. – Вас как зовут?
– Лена. Елена Максимовна Гангут.
– Это не ваши материалы в «Веселых картинках» мелькают?
– Где? – не поняла Лена.
– Да по телевидению.
– Нет, это папины, – сухо ответила девушка. – Я в газете работаю, и всего второй год. Пишу под фамилией Максимова.
– Это, значит, чтоб с отцом не путали, – хмыкнув, офицер развел руками. – Признаюсь честно, пока с вашим творчеством незнаком.
Лена очень-то и не обольщалась, что кто-то уже запомнил ее имя. Несколько статей, которые ей удалось напечатать, вызвали одобрение в редакции, но у читателей прошли незамеченными. Да и в Чечню она попала, по совести говоря, благодаря связям и напористости отца.
– Есть будете? – Офицер, порывшись в сумке, вытащил банку тушенки и хлеб. Потом развернул полотенце, достал плитку шоколада. – А это на десерт. – Разложил все на полотенце, поставил в центре фляжку. – Попробуйте «худорянчик», очень рекомендую, что-то вроде местного вина.
– А почему «худорянчик»? – Лена достала пластиковую бутылку с минеральной водой. – Вот это все, что у меня есть. Ужином отец обещал в Ростове накормить.
– Ну, до ужина еще долететь надо. Дурная примета наперед загадывать. А вот что такое «худорянчик» расскажу. Посмотрите, на чехле написано «Худорян». Был у меня сержант такой пару лет назад. Уезжая, подарил на память свою фляжку, мою-то «духи» продырявили. Отсюда и пошло: «худорянчик». – Плеснув немного из фляжки в пластмассовый стаканчик, он подал его Лене. – Давайте за знакомство. Меня Сергеем зовут, и фамилия у меня знаменитая – Айвазовский. Майор Айвазовский, прошу любить и жаловать. – Густо намазав тушенкой толстый ломоть хлеба, он протянул его девушке и усмехнулся: – Да вы не грейте напиток, он и так почти на точке кипения.
Хлебнув жидкость с резким запахом какой-то травы, Лена поперхнулась, небо заполыхало, спазмы сдавили горло, и «худорянчик» полился через нос.