Причем все это делалось одновременно, отчего кепка отлетела в сторону, а бумаги рассыпались по полу. Директор застыл от растерянности, но на помощь ему бросился завхоз Трофимыч. Бумаги водворили на место, кепку директор зажал под мышкой и резво скрылся в неизвестном направлении. Из чего Лена сделала вывод: случилось нечто чрезвычайное и, возможно, очень неприятное. Но думать о плохом в такой ласковый, по-настоящему летний день ей не хотелось. Пусть события развиваются своим чередом. И она быстрым шагом вошла в учительскую...
Молодежь призывно замахала ей из угла, но Лена покачала в руках толстую пачку тетрадей, пожала плечами и горестно вздохнула. Намек был понят, и ее оставили в покое.
В учительской пахло пылью и старой бумагой. Перед ремонтом сюда снесли на время все, что с незапамятных времен грудами копилось в шкафах, практически никогда не применялось, но носило громкое название: наглядные пособия.
В открытые окна ворвался ветерок, парусом надул шторы, поиграл страницами раскрытых тетрадей, книг, журналов, смахнул со стола стопку отштампованных для экзаменационных работ листков бумаги. Елизавета Васильевна, школьный секретарь, ринулась их подбирать, чуть не сбив с ног и Лену, и столик, на котором стояли графин с водой и телефон.
– Ой, Леночка, извините. – Она поправила растрепавшиеся волосы. – Сегодня совсем в бумагах потерялась!
Лена огляделась: почти все столы заняты студентами-практикантами. Они давали последние в этом году уроки, строчили конспекты и отчеты по практике, обложившись горой учебников и дополнительной литературы. А их наставницы во главе с руководителем практики, завучем Софьей Моисеевной, сбились в тесный кружок, от которого исходил основной шум в учительской. Группа дородных «мамок» – этим не совсем почтительным прозвищем их наградили молодые коллеги – оккупировала красный дерматиновый диван и стоявшие вокруг него стулья. По легенде, которую по обычаю рассказывали всем новичкам, красный диван лет двадцать назад вручили школе за второе место в соревновании на лучшую подготовку средних учебных заведений к новому учебному году, и с тех пор он именовался «Переходящим знаменем». Кануло в Лету социалистическое прошлое, и воспоминанием о тех благословенных временах остался в учительской неуклюжий, жесткий, с кое-где потрескавшейся обивкой, огромный, кумачового цвета диван. Молодежь со своими тощими задами его игнорировала, а вот у «мамок» он был любимейшим местом обсуждения новостей любого масштаба – от поселкового до всемирного. Причем некоторые новости обсуждались здесь гораздо раньше, чем официально появлялись на свет...
Сейчас диван с трудом вмещал трех грузных «мамок», остальные ютились на жалких казенных стульях и терпели муки-мученические: согнуться им мешали солидные животы, а разговоры велись секретные, совсем не для ушей молодых, резвых коллег. Короче, «мамки» предавались своему любимому занятию – сплетничали. И Лена могла дать голову на отсечение, что предметом их живейшего обсуждения стал новый директор лесхоза. Он появился всего несколько недель назад вместо недавно умершего от инсульта Василия Петровича Боровского. Никто в поселке нового как следует не видел: в конторе он не сидел, а, скинув франтоватую городскую одежду и переодевшись в собачью доху и унты – в горах еще лежал снег по колено, – давал шороху подчиненным на местах.
Вела разговор по традиции Фаина Сергеевна, пожилая учительница химии. Ее муж, добродушный розовощекий Егор Никитич, возглавлял какую-то незначительную службу в лесхозе, был маленьким, но начальником, поэтому Фаина постоянно пребывала в курсе всех конторских новостей и сплетен. Себя она считала чуть ли не первой дамой в поселке, так как настоящие первые дамы – жены бывшего директора лесхоза, главного инженера, главврача и других начальников повыше и пониже рангом – были настолько замотаны работой, хозяйством и детьми, что на участие в светской жизни поселка у них не хватало ни сил, ни времени. Фаина Сергеевна в одиночку взвалила на себя непосильную ношу. Она с непомерным энтузиазмом возглавляла все мыслимые и немыслимые комитеты и советы, постоянно была на виду, и это давало ей повод обо всем судить с присущим ей апломбом и принципиальностью.
В ней было что-то от лошади: сухая, поджарая, голенастая – она тем не менее считалась первой модницей поселка. Вещи у нее были фасонистые, но порой совсем не подходящие для деревенской улицы, что нисколько не умаляло ее самомнения.
Она почти как личное оскорбление восприняла появление в Привольном три года назад новенькой, одетой по последней моде учительницы – Елены Максимовны Гангут. Чутьем старой интриганки и сплетницы она поняла, что эта скромная, очень красивая девушка со странной фамилией о чем-то предпочитает не говорить и что тут кроется какая-то тайна. Вскоре это «что-то» обрело более четкие формы. Лена всячески избегала разговоров о семье и бывшем месте работы, и тем не менее в компанию «мамок» каким-то непостижимым образом просочились слухи, что она работала в Москве в известной газете, но по неведомым причинам бросила престижную работу и уехала в таежную глухомань.
Версии рождались одна за другой. По одной из них, она сбежала в тайгу от несчастной любви, по другой – от мужа, заставшего ее с любовником, а по третьей – она его застала. Тут «мамки» – дамы, в общем, незловредные – давали волю своей буйной фантазии. Жизнь на свежем деревенском воздухе, небогатая событиями, весьма подхлестывает воображение. Но все, как одна, сходились во мнении, что, несмотря на окутанное мраком прошлое, девушка держалась безупречно: слишком назойливых поклонников отшила сразу и бесповоротно, учителем оказалась толковым, от многочисленных поручений не отказывалась, то есть вела себя так, как и подобает молодой сельской учительнице, а не какой-то прожженной столичной штучке.
За эти годы у Лены сложились добрые отношения с коллективом школы и многими жителями поселка. Одевалась она скромно, и только зоркий глаз Фаины Сергеевны мог определить, что все ее неброские туалеты великолепного качества, стоят приличных денег и подобраны с безукоризненным вкусом.
Недавно Лена купила в лесхозе в рассрочку коттедж, и сразу же возник новый повод для разговоров: откуда у нее деньги и кого она позовет на новоселье, которое, если верить слухам, должно было состояться через неделю.
Не ведая, какие бури сотрясают красный диван, Лена поставила массивный кожаный портфель на край стола, который она делила с учительницей математики – Зоей Викторовной. На столе, как всегда, черт ногу сломит: тетрадки, классные журналы вперемешку с моделями геометрических фигур, линейками, циркулями и коробочками с цветными мелками... Лена отодвинула в сторону стопки тетрадей и обнаружила в завале журнал своего 10-го «Б» класса, открытый на странице с надписью «Математика».
Она взглянула на почти пустую колонку. Так и есть: в графе «Зачет» большинство оценок еще не проставлено, но напротив фамилии Страдымова, ее основной головной боли, в клеточке красуется жирная двойка. Очевидно, что-то послужило последней каплей, переполнившей чашу терпения Зои Викторовны. Математиком она была от бога. За уши никого никогда не тянула, но внушала ученикам прямо-таки фанатичную любовь к своему предмету. Несмотря на полноту, она летала по классу от парты к парте, от стола к доске и успевала за урок сделать столько, сколько молодой учитель вдалбливал своим подопечным за неделю.
При этом Зоя Викторовна никогда не заботилась о том, какое впечатление она производит на окружающих. По школе ходило предание, как она года четыре назад умудрилась не заметить присутствующую на ее уроке высокую комиссию из крайоно. И только когда ученики выполняли самостоятельную работу, она, проходя по рядам и выставляя оценки в раскрытые дневники, очень удивилась, обнаружив на последних партах несколько упитанных чиновниц с сурово поджатыми губами. В недоумении поглядев на них поверх очков, она величественно прошествовала к столу.