Положительное понимание справедливости как права, например, было мощным средством мобилизации в политических движениях: борьба против несправедливости вдохновляла движения за социальные перемены. Проблема, конечно, в том, что существует бесчисленное множество концепций справедливости, к которым можно обратиться. Но анализ показывает, что определенные преобладающие социальные процессы создают и покоятся на определенных концепциях справедливости и права. Оспаривать такие особые права — значит оспаривать социальный процесс, неотъемлемой составляющей которого они являются. Иначе говоря, невозможно заменить в обществе один преобладающий социальный процесс (например, накопление капитала посредством рыночного обмена) другим (например, политической демократией и коллективным действием), не перейдя от одной преобладающей концепции прав и справедливости к другой. Проблема всех идеалистических определений прав и справедливости заключается в том, что они скрывают такую связь. Только когда они начинают применяться к какому-либо социальному процессу, они приобретают социальное значение.61
Возьмем, например, случай неолиберализма. Права здесь складываются вокруг двух преобладающих логик власти — территориального государства и капитала.62 Сначала рассмотрим государственную власть. Мы бы хотели, чтобы многие права были универсальными, но для проведения в жизнь этих прав необходима защита государственного аппарата. Если политическая власть не желает этого делать, то понятия прав остаются пустыми. Права в этом случае являются производными и зависимыми от гражданства. В этом случае очевидной становится территориальность юрисдикции и возникают трудности с лицами без гражданства, мигрантами без документов, нелегальными иммигрантами и т. д. Вопрос о том, кто является, а кто не является «гражданином», становится серьезной проблемой, определяющей принципы включения и исключения на территории государства. Осуществление государством суверенитета по отношению к правам само по себе является спорной проблемой, но на этот суверенитет налагаются (как стало очевидно в случае с Китаем) ограничения, связанные с правилами государственного неолиберального накопления. Тем не менее национальное государство с его монополией на легитимные формы насилия может в гоббсовской манере определять свою совокупность прав и интерпретаций прав, которые почти не будут ограничиваться международными соглашениями. Соединенные Штаты, например, настаивают на своем праве не отвечать за преступления против человечности, как они определяются на международной арене; одновременно они настаивают на том, чтобы военные преступники из других стран отвечали перед теми же самыми судами, полномочия которых они не признают в отношении своих собственных граждан.
Жить при неолиберализме — значит признавать или подчиняться этой совокупности либеральных прав, необходимых для накопления капитала. Поэтому мы живем в обществе, в котором неотчуждаемые права личности (и, вспомним, что корпорации определяются перед законом как лица) на частную собственность и норму прибыли превосходят все остальные концепции неотчуждаемых прав. Сторонники этого правового режима справедливо говорят о том, что он поощряет развитие «буржуазных добродетелей», без которых всем было бы только хуже. К ним относятся индивидуальная ответственность и долг, независимость от государственного вмешательства (которое часто ставит этот правовой режим в жесткую оппозицию правам, определяемым государством), равенство возможностей на рынке и перед законом, вознаграждение инициативы и предпринимательских усилий, забота о себе и своей собственности, а также открытый рынок, который делает возможной широкую свободу выбора при заключении контракта и совершении обмена. Эта система прав кажется еще более обоснованной, когда она включает право частной собственности на собственное тело человека (чем подтверждается право человека свободно заключать контракт для продажи себя самого или своей рабочей силы, а также уважение к свободе от телесного принуждения, например, рабства) и право на свободу мысли, выражения и слова. Нельзя не согласиться с тем, что такие производные права привлекательны. Многие из нас часто опираются на них. Но в этом мы подобны беднякам, питающимся крохами со стола богача. Поясню.
Вряд ли мне удастся при помощи философских рассуждений убедить кого-либо в несправедливости неолиберального правового режима. Но выдвинуть возражение против этого правового режима совсем несложно: согласиться с ним — значит согласиться с тем, что у нас нет никакой иной альтернативы, кроме как жить при режиме бесконечного накопления капитала и экономического роста, независимо от социальных, экологических или политических последствий. Бесконечное накопление капитала означает, что неолиберальный правовой режим должен быть географически распространен по всему свету при помощи силы (как в Чили и Ираке), империалистических практик (наподобие тех, что используются ВТО, МВФ и Всемирным банком) или первоначального накопления (как в Китае и России). Не мытьем, так катаньем неотчуждаемые права на частную собственность и норму прибыли должны быть установлены повсеместно. Именно это имеет в виду Буш, говоря о том, что США посвятили себя делу распространения свободы во всем мире.
Но это не единственная доступная нам совокупность прав. Даже в либеральной концепции, изложенной в Хартии ООН, содержатся производные права, например, свобода слова и выражения, образование и экономическая безопасность, право на создание профсоюзов и так далее. Проведение в жизнь этих прав стало бы серьезным вызовом гегемонистским практикам неолиберализма. Превращение этих производных прав в основные, а основных прав частной собственности и нормы прибыли в производные привело бы к революции в политико-экономических практиках. К тому же есть и совершенно иные концепции прав, к которым мы может обратиться, — например, доступа к глобальным общественным благам или гарантированного обеспечения основных продуктов питания. «При столкновении двух равных прав решение принадлежит силе», и политическая борьба за соответствующую концепцию прав поднимает вопрос о том, какие возможности и альтернативы репрезентируются, артикулируются и в конечном итоге превращаются в политико-экономические практики. Суть, как утверждают Бартоломью и Брейкспир, состоит в том, чтобы «сделать политику прав человека составной частью критического космополитического проекта, направленного против империализма» и, я бы добавил, неолиберализма.63 Мы вернемся к этому вопросу в заключении.
Размышляя над недавней историей Китая, Вонг отмечает, что:
На теоретическом уровне такие дискурсивные нарративы, как «неоавторитаризм», «неоконсерватизм», «классический либерализм», рыночный экстремизм, национальная модернизация… были теснейшим образом связаны с той или иной разновидностью неолиберализма. Последовательное замещение этих терминов друг другом (или даже противоречия между ними) свидетельствует об изменениях в структуре власти как в современном Китае, так и в современном мире в целом.64
В своем авторитаризме, милитаризме и иерархическом понимании власти неоконсерватизм вполне согласуется с неолиберальной программой элитарного правления и недоверия к демократии. С этой точки зрения неоконсерватизм, по-видимому, представляет собой простое признание авторитаризма, который старательно скрывался неолиберализмом. Но неоконсерватизм предлагает особые ответы на одно из главных противоречий неолиберализма. Если «общества не существует, а есть только индивиды», как выразилась Тэтчер, то хаос индивидуальных интересов легко может возобладать над порядком. Анархия рынка, конкуренции и необузданного индивидуализма (индивидуальные надежды, желания, волнения и опасения; выбор образа жизни, сексуальных привычек и ориентации, способов самовыражения и поведения по отношению к другим) порождает ситуацию, которая кажется все менее управляемой. Это может даже привести к распаду всех уз солидарности и состоянию, граничащему с социальной анархией и нигилизмом.