Роман, который вы прочтёте, — это удивительное творение подростка, чья жизнь, которая могла бы быть полной и богатой, оборвалась по его собственной воле спустя пятнадцать лет после написания «Неоновой Библии» — по причинам, которые, возможно, никому из нас уже не узнать. Его история неизбежно вызывает размышления и навязчивые вопросы. Существовали ли и другие романы Джона Кеннеди Тула? Чего бы он достиг, проживи он дольше? Последний вопрос, конечно, остаётся без ответа, поскольку причина или причины его трагического решения по-прежнему неизвестны. Что же до существования других работ, то когда мы изучили вещи Тельмы — её бумаги, драгоценные иностранные издания «Сговора остолопов», подарки и сувениры, скопившиеся за восемь с лишним десятков лет её жизни, и, самое важное для неё, бережно хранимые вещи сына и его письма к ней, — никаких рукописей не обнаружилось, за исключением ничем не примечательного стихотворения, написанного им в армии, и многочисленных сочинений и докладов времён колледжа. Если Джон и писал что-то за десять лет между «Неоновой Библией» и «Сговором остолопов», он, должно быть, уничтожил рукописи сам: невозможно представить, чтобы мать, убеждённая в гениальности сына, благоговеющая перед каждым его словом и поступком, могла бы избавиться от каких-то бумаг или потерять их.
Итак, наследие Джона Кеннеди Тула сводится к двум великолепным романам, один из которых являет собой широкий сатирический обзор современного общества, а второй — выписанную кистью очень юного мастера картину замкнутого мирка в тисках узколобого религиозного фанатизма. «Неоновая Библия», написанная тридцать пять лет назад, по-прежнему актуальна для мира, в котором фанатизм не только не был вытеснен разумом и терпимостью, но и едва ли не набрал силу. Всего два романа, но по своей глубине и масштабу они составляют завещание гения.
У. Кеннет Холдитч
Новый Орлеан, Луизиана
Один
Первый раз в жизни еду на поезде. Вот уже часа два или три сижу в этом кресле у окна. За стеклом ничего не разглядеть — совсем стемнело. А когда поезд только тронулся, солнце ещё не закатилось и видно было красную и рыжую листву деревьев и пожелтевшую траву на склонах холмов.
Поезд уходит всё дальше от дома, и мне понемногу легчает. Ушло покалывание в ногах, и ступни больше не кажутся чужими и заледеневшими. Мне уже почти не страшно.
По проходу идёт цветной парень и гасит лампочки над сиденьями. Остаётся только красный огонёк в конце вагона, и я жалею, что над моим сиденьем нет света, потому что в темноте в голову лезут мысли о том, что осталось там, в доме. Отопление, кажется, тоже отключили. Холодно. Вот бы мне плед, чтобы укутать ноги, и ещё набросить бы что-нибудь на спинку сиденья, а то плюш натирает шею.
Был бы сейчас день, я увидел бы, где мы проезжаем. В жизни не бывал так далеко от дома. Наверное, мы проехали уже миль двести. Смотреть не на что, и приходится слушать перестук колёс. Иногда далеко впереди раздаётся свисток. Я часто слышал свистки паровозов, но никогда не думал, что самому доведётся ехать поездом. Стук колёс меня совсем не раздражает. Он похож на стук капель по жестяной крыше в тихую безветренную ночь, когда не слыхать ничего, кроме дождя и грома.
Когда-то был у меня и свой собственный поезд — маленький, заводной. Мне его подарили на Рождество, когда мне было три года. Папа тогда работал на фабрике, и мы жили в городе, в небольшом белом домике. У него была настоящая крыша, под которой можно было спокойно спать в дождь, не то что в доме на холме — там вода вечно протекала сквозь дырки от гвоздей в жестяной крыше.
В то Рождество к нам пришли гости. Тогда гости у нас бывали часто: входя в дверь, они дышали себе на руки, потирали ладони, отряхивали пальто, как будто на улице шёл снег. Хотя в том году снега не было. Гостей я любил — они приносили мне подарки. Помню, священник однажды подарил мне книжку с притчами из Библии. Но, наверное, это потому, что тогда мои родители платили церковные взносы и числились в списках общины, и оба они ходили в воскресную школу для взрослых, в девять вечера по воскресеньям и в семь по средам. Я ходил в игровую секцию для дошкольников, но на самом деле играть мы там никогда не играли. Только сидели и слушали, как старенькая воспитательница читает вслух непонятную взрослую книжку.