С месяц он ходил к нам в гости, а потом они начали сидеть вдвоём на крыльце, и я помню, как по вечерам, ложась спать, слышал хихиканье тёти Мэй. На следующее утро она спускалась к завтраку поздно и обычно злилась на весь свет. Так продолжалось всё лето, и Джордж, так звали старика, появлялся в доме почти каждый вечер. От него пахло одеколоном с сиренью, и я изумлялся, как они с тётей Мэй ещё не задохнулись от запаха друг друга. Я не понимал, что они делают на крыльце. Мне и в голову не приходило, что они могут крутить любовь, как молодые люди в кино. Потом тётя Мэй перестала хихикать, и теперь по ночам на крыльце было очень тихо. А однажды утром, перед рассветом, когда мама повела меня в уборную, мы прошли мимо комнаты тёти Мэй, и её всё ещё не было в постели. Меня разбирало любопытство, но я так и не спросил тётю Мэй, что она делала на крыльце в три часа ночи.
В те дни я редко виделся с тётей Мэй. После завтрака она рассеянно играла со мной, а потом возвращалась к себе в комнату, чтобы подготовиться к свиданию с Джорджем. Я сидел во дворе и смотрел, как мама развешивает бельё, а из окна тети Мэй долетал запах духов. Слышно было, как она что-то напевает, но все песни были незнакомые. Кроме одной — её я как-то раз слышал из бара, когда мы с мамой проходили мимо. Я так и не понял, откуда её знала тётя Мэй. Когда я её спросил, она сказала, что няня пела ей эту песню, когда она была маленькая. Но я знал, что няни таких песен не поют.
Мне этот Джордж не понравился сразу, с первого же взгляда. Волосы у него были длинные, седые и вечно сальные. Лицо худое и в красных пятнах. Он держался довольно прямо для своих семидесяти или сколько ему там было. Глазки у него всё время бегали, и он никогда не смотрел собеседнику в лицо. Но больше всего он раздражал меня тем, что занимал почти всё время тёти Мэй, раньше принадлежавшее мне. На меня он почти не обращал внимания, но, помню, однажды вечером, когда он сидел со мной в гостиной и ждал тётю Мэй, он обозвал меня неженкой и так ущипнул за руку, что синяк неделю не сходил. Я слишком боялся его, чтобы закричать, но зато потом орал от души, когда мне снилось, как я лежу привязанный к рельсам, а он ведёт поезд прямо на меня.
Он ходил к тёте Мэй всё лето и начало осени. Тётя Мэй никогда не заговаривала о свадьбе, так что я не понимал, зачем он ухаживает за ней, ведь обычно всё это так или иначе ведёт к свадьбе. Мама и папа уже не так радовались его визитам, как вначале. По вечерам, когда Джордж с тётей Мэй сидели на крыльце или уходили прогуляться, я сидел с родителями на кухне и слушал их разговоры. Мама говорила папе, что Джордж ей не нравится, и что хорошего от него не жди, и тому подобное, а папа отвечал только, что она ерунду мелет, но видно было, что и он беспокоится.
Однажды вечером тётя Мэй и Джордж отправились на прогулку по холмам и не возвращались часов до шести утра. В ту ночь мне не спалось, поэтому я сидел у окна и видел, как они вошли во двор. Они не говорили друг с другом, и Джордж ушёл, даже не пожелав тёте Мэй доброй ночи или доброго утра. Мама с папой об этом так и не узнали. Только я знал, но молчал. Я видел, как тётя Мэй прошла мимо моей спальни, поднимаясь к себе наверх, и в волосах у неё на затылке запутались листья. Я подумал, что она, наверное, упала.
Прошёл месяц, а Джордж всё не приходил, и мама сказала, что он уехал из города. Я об этом особенно не задумывался. Даже радовался, что теперь мы с тётей Мэй сможем чаще бывать вместе. Но тётя Мэй переменилась. Она больше не ходила со мной гулять в город. Мы играли только во дворе. Она даже в аптеку не выходила, а посылала за покупками меня. Папа и мама теперь почти не приглашали к себе друзей, а может, те сами не хотели приходить. Я привык сидеть во дворе и изрядно поднаторел в играх с машинками. Теперь из нас двоих медленнее водила тётя Мэй. Иногда она просто сидела и смотрела куда-то поверх деревьев, и мне приходилось пихать её и напоминать, что сейчас её очередь катить грузовик. Тогда она улыбалась и говорила: «Ой, извини, Дэвид» — и начинала возить его туда-сюда. Но ехала она не в ту сторону или ещё что-нибудь делала невпопад, и в конце концов я стал играть один, пока она сидела и смотрела куда-то в небо. Однажды она получила письмо от Джорджа, но, как только узнала почерк, тут же его разорвала. Потом, когда я уже вырос и научился читать, я нашёл то самое письмо, склеенное из обрывков, в ящике её комода. Мне, конечно, было любопытно, но читать его я не стал, потому что меня учили, что это нехорошо. В восьмом классе я узнал, что случилось с Джорджем. На самом деле он не уехал из города: мать какой-то девушки подала на него жалобу, и шериф арестовал его за оскорбление морали.