Ну вот, а теперь я еду на поезде. За окном всё ещё темно, только иногда вспыхивают неоновые вывески. Последняя станция пронеслась мимо слишком быстро, и я не успел разглядеть название. Колёса стучат всё чаще, и на фоне луны мелькают деревья. Вот так же промелькнули передо мной и годы до школы.
Два
Потом мы переехали. Что-то не заладилось на фабрике, и папу уволили, вот нам и пришлось перебраться в другой дом, старый, вроде деревенского. Он стоял на холме, на самой окраине города.
Дом был желтовато-бурый, но краска так выцвела, что невозможно было сказать, какого цвета он был вначале. Комнат оказалось так много, что бо́льшую часть мы просто закрыли и никогда ими не пользовались, и вообще дом напоминал нашу городскую гостиницу, только размером был поменьше. Мебель в нашем прежнем доме была хозяйская, так что перевозить нам было почти нечего, кроме всяких мелочей вроде туалетного сиденья, которое купила тётя Мэй, сказав, что старое щиплется.
Печальней всего выглядела гостиная, она же передняя, где стоял только видавший виды диван, доставшийся маме от каких-то знакомых, и два старомодных стула тёти Мэй. Сначала у нас даже занавесок не было, но тётя Мэй достала несколько нарядов, оставшихся от былых выступлений, и распорола их на шторы. Они получились чуть маловаты, но в целом вышло неплохо. Каждому окну в гостиной досталась своя занавеска. На большом окне, выходившем на крыльцо, красовалось вечернее платье в крупных розах и кружевах. На одно из окон поменьше тётя Мэй повесила саван, который надевала в какой-то пьесе про убийство, а на второе — костюм из красного атласа, оставшийся от менестрель-шоу[1]. В солнечные дни комнату заливало алым светом, и папа говорил, что она похожа на преисподнюю, и отказывался сидеть там с нами. Но, по-моему, ему просто не хотелось, чтобы солнце светило на него сквозь бывшие платья тёти Мэй.
В спальнях на втором этаже стояли старые кровати, оставшиеся от прошлых жильцов, но они были такие жесткие и вонючие, что каждый вечер я не меньше часа вертелся с боку на бок, прежде чем уснуть. Подойдя поближе, сразу можно было догадаться, что на них раньше спали маленькие дети. В первую ночь, которую мы провели в этом доме, запах от матраса довёл тётю Мэй до тошноты. Она сбежала спать на диван, а наутро высыпала на кровать весь свой запас пудры.
Больше в доме толком ничего и не было, зато с переднего крыльца открывался вид едва ли не на весь округ. Внизу, у подножья холмов, лежал наш городок, а в ясный день можно было разглядеть и окружной центр: его легко было узнать по оранжевой фабричной трубе с чёрным пятном. На самом деле это пятно было буквой «Р»: фамилия владельцев фабрики была Реннинг. Эту трубу я запомнил, потому что папа частенько сидел на крыльце, смотрел на неё и приговаривал: «Это из-за Реннингов мы до сих пор нищие. Чтоб им провалиться, этим богатым засранцам. Из-за них у всей долины ни гроша в кармане, да ещё из-за чёртовых политиков, которых они выбирают, чтоб те нами управляли». Работал он теперь от случая к случаю, а чаще просто сидел на крыльце и смотрел вдаль.
Наш двор был засыпан шлаком, только возле крыльца торчало несколько былинок. Играть во дворе у меня не очень получалось, потому что делать там было, в общем-то, нечего, а если я падал на шлак, он въедался в кожу и его приходилось оттирать с мылом. В холмы за домом ходить тоже не разрешалось, потому что там водились змеи, поэтому я привык играть на крыльце или в доме. Шлак годился для игр разве что после дождя. Тогда он слипался, как цемент, и можно было строить из него плотины и преграждать путь потокам воды, сбегающим вниз по склонам.
С тех пор как мы перебрались в дом на холме, мы стали бояться дождей. Уже после переезда мы узнали, что прошлые жильцы съехали много лет назад как раз потому, что во время дождя в доме было просто опасно находиться. Конечно, и с крышей хватало неприятностей, её давненько не латали, но самая большая беда была с фундаментом. Холмы были сплошь глинистые, и когда по ним стекали дождевые потоки, фундамент утопал в жидкой грязи. Для того и нужен был шлак во дворе — чтобы ходить по нему в дождь. Но если в дождливую погоду надо было пойти на холмы, приходилось надевать сапоги.
Я с первого взгляда заметил, что дом покосился, но как это вышло, мы поняли только весной, когда пошёл первый серьёзный ливень. Всю ночь в доме что-то громыхало, а мы думали, что это гроза. Утром выяснилось, что кухня скособочилась и плита стоит прямо в размокшей глине. На первом этаже было много пустых комнат, так что мы устроили кухню в другой комнате, а старую оставили как есть. Когда осенью пришли ураганы с Атлантики, мы и вовсе лишились этой бывшей кухни и вдобавок половины переднего крыльца.
1
Менестрель-шоу — форма американского народного театра, в котором загримированные под негров актёры изображали комические сценки из их жизни, а также исполняли стилизованную негритянскую музыку и танцы. В основном жанр изжил себя к началу XX века, но в сельской местности Южных штатов просуществовал до середины 1920-х годов.