Машина ударилась об угол какого-то здания или бетонного устоя моста, потому что послышался такой лязг металла, как будто ей распороли все внутренности, запахло бензином, и в следующую секунду мы врезались со всего маху в тротуар под оглушительный грохот искореженного металла, разбитого стекла и слетевших с петель дверей.
Меня выбросило на мостовую, одежда вся была в масляных пятнах и осколках стекла. Мы победили, мелькнуло у меня в голове. Плохие ребята сделали все самое худшее, на что были способны, и все равно не смогли нас одолеть. Мы чудом уцелели, Фицпатрик и я, и как только оклемаемся, настанет наш черед прицельных ударов и выколачивания имен.
Но в такую волшебную простоту верят только пьяницы и дураки. Наш бензобак разворотило на части, и машину залило бензином. Я увидел, как над пробитой крышей поднимаются клочья дыма, похожие на обрывки грязной веревки. Потом с громким шумом вспыхнул мотор, и полоска пламени побежала по мостовой к бензобаку. Вся машина в мгновение ока превратилась в черно-оранжевый шар, потрескивающий на фоне черного неба.
Надеюсь, он не мучился. Внутри машины полыхал огненный шторм. За выбитыми стеклами ничего нельзя было разглядеть, кроме языков пламени. Но перед моим внутренним взором представала фигурка из папье-маше с нарисованными на лице веснушками, которая тихо лежит меж желтых стенок печки, постепенно сморщиваясь и трескаясь от жара.
Следующим утром в окна моей палаты ярко светило солнце, и мне были видны зеленые верхушки дубовых крон перед краснокирпичными домами девятнадцатого века, стоявшими вдоль улицы. Больница находилась всего лишь через полквартала от авеню Сент-Чарльз, и когда медсестра склонилась над моей кроватью, я увидел в окне большой серо-зеленый трамвай, проходящий по рельсам.
Меня контузило, и врач наложил на мой череп семнадцать швов. В плечо и руку вонзились мельчайшие осколки стекла, залитого бензином. От них было такое ощущение, будто меня искусал аллигатор. Но настоящей проблемой было не это, а виски с пилюлями, от которых организм все еще не очистился, да еще бесчисленные посетители.
Первым пришел начальник Сэма Фицпатрика из казначейства. Наверное, он был неплохим человеком, но я ему не нравился, и, думаю, он подозревал, что к смерти Фицпатрика привели скорее его запутанные отношения со мной, чем с Филипом Мерфи и ребятами из Центральной Америки.
— Вы все время говорите о работе «слонов». Но в записях Фицпатрика нет ничего подобного, и он никогда не поднимал этот вопрос в разговорах, — сказал он.
Ему было сорок лет, он пришел в деловом костюме, сильно загорелый, с коротко подстриженными, как у спортсмена, седоватыми волосами. Карие с прозеленью глаза смотрели серьезно и пристально.
— У него не было никаких шансов спастись, — ответил я.
— Странные вещи говорите, лейтенант.
— Психопаты и правительственные прихвостни делают странные вещи, когда выходят из-под контроля.
— Филип Мерфи не из правительства.
— Вот насчет этого не уверен.
— Поверьте моему слову, — стал убеждать он.
— А почему бы вам в таком случае не поверить моему?
— Потому что ваша биография слишком своеобразна. Потому что вы все время вмешиваетесь в дела, которые вас не касаются. Потому что вы убили, возможно, главного свидетеля из правительства и потому что один из наших лучших агентов сгорел в вашем автомобиле.
Мой взгляд дрогнул, и я вынужден был отвернуться. Деревья зеленели в солнечных лучах, и я сосредоточился на том, как трамвай с грохотом идет через парк.
— Вы когда-нибудь слышали о человеке по фамилии Эбшир? — спросил я.
— А что?
— Думаю, что эти ребята работают на некоего Эбшира.
Его взгляд блуждал по комнате, потом вернулся ко мне. Но я заметил по глазам, что он вспомнил это имя.
— Кто этот человек? — спросил я.
— Откуда мне знать?
— Строите защиту?
— Мы не можем позволить вам вмешиваться в нашу работу, — сказал он.
— Очень плохо.
— Да что вам стоит принять это пожелание, лейтенант?
— Мне тоже нравился этот парень.
— Ну тогда почтите его память своим отсутствием в федеральных делах.
Он вышел, не попрощавшись, оставив меня в одиночестве в залитой солнечным светом белой палате. Я чувствовал себя одураченным. К тому же изнутри начала подниматься какая-то дрожь, похожая на дребезжание камертона, издающего нестройный звук. На тумбочке возле кровати стояла бутылочка с листерином. Я с трудом добрел до ванной, прополоскал рот и сплюнул в раковину. Потом собрал слюну во рту и сглотнул. Снова прополоскал рот, но на этот раз сплевывать не стал. Желудок принял алкоголь, как старого доброго друга.
Через полчаса у моей койки оказались два детектива из управления внутренних дел. Те же самые, которые занимались расследованием дела об убийстве Хулио Сегуры. Оба в спортивной одежде, оба с усами, оба с аккуратными стрижками.
— Ребята, у меня от вас нервы портятся. Вы прямо как стервятники, усевшиеся на столбиках кровати. Не хотите присесть?
— Чудной ты человек, Робишо. Все время какие-нибудь шутки откалываешь, — сказал первый детектив.
Его звали Нейт Бакстер, он работал в Департаменте контрразведки, когда был в армии, а потом перешел в Департамент внутренних дел. Мне всегда казалось, что его очевидные милитаристские наклонности были прикрытием самых настоящих фашистских умонастроений. Он всегда любил задираться, и как-то ночью один задержанный полицейский засунул его головой в унитаз в кафе у Джо Бертона на Кэнел-стрит.
— Мы не требуем от тебя слишком многого, Дейв, — сказал его напарник. — Просто парочка деталей у нас осталась невыясненной.
— Например, такая: что ты делал в этой забегаловке возле аэропорта? — добавил Бакстер.
— Мне рассказали о девушке, которая хотела выдать парочку людей Сегуры.
— Ты не нашел ее?
— Нет.
— Тогда зачем нужно было терять там время, пялясь на голых баб?
— Я ждал, что она придет.
— А что ты пил?
— Газировку.
— Не знал, что от 7-Up можно обделаться, — заметил Бакстер.
— Ты же читал отчет. Если не веришь, твои проблемы.
— Нет, как раз таки твои. Так что перечитай его еще раз.
— Приклей его себе к заднице, Бакстер.
— Что ты сказал?
— Что слышал. Вон с глаз моих.
— Остынь, Дейв, — сказал его напарник. — История с тобой приключилась совершенно дикая. Тут есть о чем порасспрашивать. Тебе следовало это предвидеть.
— Она не могла не быть дикой. Поэтому все так и вышло, — сказал я.
— Мне кажется, что здесь нечего скрывать. По моему предположению, ты вылетел из машины, приземлился прямо на голову. Медики сказали, что от тебя несло, как из выгребной ямы, куда к тому же налили виски.
— Продолжаю защиту. Мне неважно, кто там что скажет, но у меня были намерения всем рассказать, что под этим полиэстровым костюмом скрывается настоящий коп, у которого есть возможность затачивать карандаши с лучшими администраторами в департаменте. Но ты создаешь большие трудности для того, чтобы я оставался твоим защитником, Бак-стер.
— Похоже, твою мать оттрахал краб.
Напарник Бакстера изменился в лице.
— Завтра я отсюда выпишусь, — сказал я. — Может, следует вызвать тебя с работы, встретиться и переговорить по душам? Как полагаешь?
— Когда будешь звонить мне, лучше закажи автобус, развозящий на собрания общества анонимных алкоголиков.
— У меня такое чувство, что разницы никакой — я могу выйти из-под контроля и сегодня, прямо здесь.
— Желаю тебе, чтоб ты так и сделал, умник. Я с удовольствием вытряхну из тебя все дерьмо.
— Вали отсюда, Бакстер, пока тебя в унитаз не спустили вместе с дерьмом из судна.
— А ты продолжай глотать эти пилюли, потому что они тебе еще понадобятся. Молоток тебе на голову не я уроню, в любом случае. На этот раз ты вылетишь из дверей собственного кабинета. Надеюсь, тебе этот полет тоже понравится, потому что он будет длиться намного дольше. — Он повернулся к напарнику: — Пойдем отсюда на свежий воздух. Этот парень с каждым разом меня все больше утомляет.