– Без света сидим. Симаковы, два брата, провода срезали, четыре пролета. Это ж в какие деньжищи нам встанет свет провести, страх подумать. А Симаковым хоть бы что, ничего не докажешь, хоть и точно знаем, что они.
– Зачем они провода срезали? – встряла я и удостоилась изумленных взглядов.
– Как зачем? Оба пьяницы, нигде не работают. А нам теперь что делать? Участковый говорит, свет нам провести обязаны, только я в это не верю. У местного начальства денег нет, вот и выйдет сказка про белого бычка. Вы уж в газете напишите про нашу беду, может, тогда обратят внимание.
– Обязательно напишем, – кивнула Женька. – А вот Августа Поликарповна утверждает, что в вашей деревне, кроме отсутствия электричества, происходит много чего нехорошего.
– Это про нечисть, что ли? – хмыкнула женщина в платке. – Гутька с утра опохмеляться начинает, а как у Васьки жена померла и он к Гутьке, считай, перебрался, так они вовсе не просыхают, вот и гоняют чертей. А еще Иван Иваныч сказки рассказывает. В том году внучке моей таких страстей наплел, она из дома выйти боялась. А ведь взрослый человек. Нехорошо это…
– А кроме рассказов, ничего не беспокоит? – нахмурилась Женька.
– Как же, вон у Валентины ложки украли. Кто-то в дом влез, пока она в огороде была, и ложки утащил.
– Ложки? – не поняла я.
– Ага, – кивнула женщина в синем рабочем халате. – Серебряные, от мамы достались. Надо было их Симке отдать, дочери. А я не сообразила, теперь вот нет ложек. Две штуки, маленькие такие, красивые, и Иван Иваныч говорил, чистое серебро… этот… антиквар… Больших денег стоили.
– Кого-нибудь из местных подозреваете? Или в деревне чужие были?
– Кого ж подозревать, кто в окошко полезет? – вздохнула Валентина. – На детей подумать, так в деревне один ребятенок, вон Ванька, а на что ему ложки? Сказала участковому, он только рукой махнул, говорит, ищи лучше. Может, и впрямь куда сама засунула да и забыла.
Рассказ о ложках на Женьку никакого впечатления не произвел, и она вновь подступила с расспросами.
– А люди на болотах действительно пропадают?
– Это точно, – кивнули все четверо. – На болотах нечисто. Как не пойдешь за ягодой, так непременно водить начинает. И водит, и водит, я один раз уж решила, все, сгину в болотине, не знаю, как и выбралась.
– Водит, – согласились остальные женщины, – а раньше дети по вешкам ходили, и ничего. Редко-редко кто пожалуется, а теперь и мы не ходим, боимся. За деревней ягод наберешь, а чтоб на остров – ни-ни.
– А кто водит? – нахмурилась я.
Женщины пожали плечами.
– Как ни назови… у нас говорят Кукуй… – Я невольно поморщилась, ну вот, пожалуйста, опять Кукуй этот глупый. – Как люди пропадать стали, мы и вовсе туда ни ногой. Участковый пошел проверить, да только чудом не погиб. Обратились к батюшке, в том году крестным ходом вокруг деревни ходили, не помогло. Отец Сергей говорит, это вам наказание за то, что часовню ограбили, за чудотворную икону и кружку. Наверное, так и есть.
– Деньги из кружки Вова Татарин взял, – вздохнула одна из женщин, – ему на чекушку не хватало.
– Это он сказал? – заинтересовалась Женька.
– А что ему говорить, он в тот день с перепоя маялся, у Зинки выпить просил, а она ни в какую и бабам наливать ему не велела. А кто ж с его Зинкой свяжется, вот и не наливали. Вовка исчез, а к вечеру Люська пошла в часовню свечку задуть, боимся, не сгорела бы часовня, на ночь запираем и огонь гасим, а кружки нет. Там было-то двенадцать рублей. Татарин и спер. Он один у нас басурман, опять же здорово мучился. Но икону Вова не брал, зачем ему икона? И пропала она вечером, а он вечером у кума был и вернулся только к утру. Икона чудотворная, от дедов-прадедов, а как пропала, так не стало порядка. С болота вой идет, люди огни видели…
– И на старой мельнице ночами светится, – кивнула Валентина. – Своими глазами видела, малюсенький огонек, и вроде кто шепчет что-то.
– А где эта мельница? – насторожилась Женька.
– За деревней, прямо на реке, километра полтора отсюда. Посмотреть хотите?
– Надо бы взглянуть, – пожала Женька плечами. Мы еще немного поговорили… Тут к одной из сидевших женщин подошла собачонка, пятнистая дворняжка, ткнулась носом в ее руку, устраиваясь рядом, а я спросила:
– У кого в деревне большая собака? Серая или черная. Лохматая, вроде кавказца.
Женщины в недоумении переглянулись.
– У наших одни дворняжки, больших собак никто не держит.
– Как же так, – не поверила я, – мы ночью видели…
– Может, прибежала откуда? – пожали плечами женщины. – Хотя вряд ли…
– Зимой Зинкину собаку задрали, – напомнила Валентина, – говорили, волк.
– Для волка слишком крупный, – вслух подумала я, хотя, если честно, имела весьма смутное представление о волках. Тут я обратила внимание, что Иван Бородин, до того момента устроившийся в сторонке прямо на земле, жующий какую-то травинку и не обращавший внимания на наш разговор, вдруг насторожился. Уставился на меня, приоткрыв рот, вроде бы даже испуганно.
– Это не собака, – заявил он, – оборотень. Он с болота ходит, кувырк через голову – и поминай как звали. Я его чуть не выследил, но он бегает быстро. А на болото идти за ним страшно, надо здесь ловить.
Мы некоторое время молчали, переваривая информацию, затем Валентина сказала, махнув рукой и обращаясь к Ивану:
– Да будет тебе…
А у меня возникла настоятельная потребность прогуляться. Мы с Женькой направились по деревенской улице, и Иван с нами.
Никого из жителей мы больше не встретили, поднялись на пригорок и оказались возле небольшой часовни. Сообразив, куда мы идем, наш сопровождающий исчез, не говоря ни слова.
Часовня была деревянной, увенчана луковицей, выкрашенной в голубой цвет. Двустворчатая дверь заперта на задвижку. Оглядевшись и никого не обнаружив поблизости, мы открыли дверь и заглянули в часовню. Если честно, в ней не было ничего интересного: ниша, должно быть, предназначенная для иконы, ныне пустовала, лампадка, большой подсвечник, две стеклянные вазы, на полу половичок в пеструю полоску. Без иконы часовня выглядела сиротливо. Мы дружно вздохнули, заперли дверь и устроились в трех шагах на зеленой травке.
– Что скажешь? – спросила Женька.
– Икону свистнул кто-то из приезжих. Свои вряд ли бы рискнули, секреты здесь не держатся, а за чудотворную икону могут и по шапке дать.
– Ага, – вяло согласилась подружка. – А в остальном?
– Что ты имеешь в виду? – удивилась я.
– Разгул нечистой силы, естественно, – сказала она, даже не улыбнувшись.
– С нашей хозяйкой все ясно, – ответила я. – Батюшка прав, подрыв экономики, то бишь госмонополии на водку, свое дело сделал: Августа Поликарповна предалась фантазиям. Вова Татарин тоже всегда пьян, как и Василий.
– Но прочие бабки на запойных не похожи, – задумчиво произнесла Женька, оглядываясь.
– Ну и что? Люди живут без электричества, места глухие… только не говори, что ты веришь во всю эту чепуху… Кукуй по болоту водит… надо же придумать такое. Могли бы назвать его как-то поприличнее.
– Да, имя у чертовщины не впечатляет, фольклор здесь еще в цене, это ясно. Давай прикинем, что мы имеем. Есть деревня, довольно интересно расположенная, есть болото, на котором остров, с некоторых пор труднодоступный. На болоте и в старой мельнице видят огни, а началось все это примерно в одно время с исчезновением чудотворной иконы.
– Это за уши притянуто, – возмутилась я. – Не можешь же ты всерьез решить, что здесь замешано нечто потустороннее. Я понимаю твое желание наскрести материала хоть на крошечную заметку, но Кукуй – это неприлично. Из-за него не стоило тащиться за полторы сотни километров. Напиши о бедственном положении сельчан, оставшихся без света. В конце концов, попытайся добиться, чтоб эти братья Симаковы понесли заслуженную кару… Слушай, я так и не поняла, зачем им понадобилось провода срезать?
– Ты, Анфиса, совершенно темная, – вздохнула подружка. – Провода – это цветмет, денег стоит. Сдали во вторсырье…