– Что «но», Бриджит? – Кажется, сейчас у меня остановится сердце. Между нами образовывается ужасная недосказанность, которая не сулит ничего хорошего.
Подруга делает тяжелый вздох и быстро мотает головой из стороны в сторону. На глазах ее наворачиваются слезы, и мне в миг становится не по себе. Она знает нечто ужасное.
Бридж подрывается с места и прямиком направляется к выходу из палаты.
– Мне нужно бежать, Фиби, прости, – подруга тараторит так быстро, что почти забывает произносить слова полностью. – Я навещу тебя позже, хорошо?
И тут же вылетает из палаты. Какого черта? Что было таким неприятным, что она даже не поставила меня в известность?
И снова комнату обволакивает мертвая тишина, прерываемая пищаньем прибора, выводящего на экран мой пульс. Мне становится ужасно не по себе. Подруга знает что-то, о чем не может рассказать мне. И это явно связанно именно со мной.
Я лежала в палате, тупо оглядывая потолок, стены, деревья за окном, цветы в вазе и все прочее, и пыталась прикинуть, о чем говорила Бри. На ум не шло совершенно ничего разумного, и тогда я просто начала сдаваться. Буду пытать врачей. Уж они-то точно не станут беречь мои чувства и нервы, и выложат все, как есть на самом деле. Доктор Олсен, мой лечащий врач, конечно, добрая и заботливая женщина, но в постановках диагнозов все доктора хладнокровны.
Пиканье приборов уже начало меня убаюкивать, когда дверь в палату неожиданно распахнулась. В дверном проеме появляется мужчина. В строгом костюме, с цветами в руках и пакетом каких-то сладостей. Позади него мечется молодой человек явно моложе него и одет как оборванец. Я не сразу узнаю в этих людях родные лица. Мой отец и Тедди. Они приехали навестить меня.
При виде родных меня наполняет невероятная радость и счастье, но жаль, что проявить это я могу лишь слабой улыбкой, растянув свои шершавые сухие губы.
– Дорогая, я так счастлив, – произносит отец, подходя к моей кровати. Следом за ним плетется Тедд. – Как ты себя чувствуешь?
Мне хочется усмехнуться, но я тут же отбрасываю это желание. Мне и так мучительно больно хотя бы от того, что организм мой ужасно слаб.
– Бывало и лучше, – выдавливаю я, стараясь сделать улыбку как можно более непринужденной. Но папу не проведешь. Он, конечно же, видит, с каким трудом я изображаю беззаботность. – Я так рада, что вы приехали.
– Мы вылетели первым же рейсом, когда нам сообщила Бриджит о том, что произошло, –
Тедди присаживается на мою кровать, пока отец ставит цветы в вазу, а пакет кладет на диван. – Не могли же мы бросить нашу малышку в таком ужасном состоянии. Видок у тебя, конечно, не самый лучший!
Ох, мой брат остается невыносимым даже в этой ситуации, но я не держу на него зла. Мне хочется пихнуть его в бок, но я вовремя вспоминаю о своей неспособности бороться с ним сейчас.
– Перестань донимать сестру! – Журит папа, и мы все вместе смеемся. Папа с Тедди – громко и во всю мощь, а я – ровно так, как позволяет мне состояние.
Именно сейчас я, как никогда, ощущаю то, что я не одна. У меня есть семья. И даже если мы не можем проводить вместе каждый уикенд, устраивать пикники по вечерам пятницы и собираться за семейным обедом, папа с Тедди всегда будут моей главной опорой. Моей семьей.
– До сих пор не могу понять, как так получилось, – говорит Теодор, грустно качая головой. – Если я узнаю, что ты выпала не сама, а тебе помогли, я заставлю этого человека самостоятельно рыть себе могилу, а потом закопаю заживо.
Папа, подходит к нам с серьезным видом, словно находится не в больничной палате своей дочери, а на очередном важном переговоре. Но меня никогда не пугал такой настрой отца.
– Фиби, ты помнишь, как получилось так, что ты выпала из окна? – Строгость так и прослеживается в голосе папы.
Боюсь, мне придется его огорчить.
– Нет, отец, – почти шепотом произношу я, – совсем ничего не помню. Для меня стало шоком уже то, что Бридж рассказала мне о моей падении.
Тедди хмурится:
– Она рассказала тебе прогнозы врачей? – Он произносит это очень осторожно, словно боясь напугать дикого зверька.
Я мотаю головой.
Отец тяжело вздыхает, засовывая руки в карманы. На лице его отражается боль и отчаяние, и я снова ощущаю, как напрягается каждая моя нервная клеточка.
– Да что с вами? – Не выдерживаю я. Сейчас мой голос звучит даже громче и волнительнее, чем до этого. Дыхание учащается, но от этого лишь больнее грудной клетке.
Тедд бросает измученный взгляд на отца, тот отвечает ему тем же. Они явно знают что-то ужасное, как и Бри, но не хотят расстраивать меня. Это начинает нервировать.
– Отец! – Почти рычу я, чувствуя, как к глазам начинают подступать слезы. Нет! Я не должна плакать!
Обстановка накаляется до такого предела, что вот-вот начнет искриться воздух. Кажется, мои глаза сейчас начнут метать молнии, проживая всех окружающих насквозь. Я должна услышать все, каким бы ужасным это не было!
– Я жду! – Мой голос звучит грозно, хоть и дается это мне с трудом.
Я поочередно перевожу убийственный взгляд с папы на брата и обратно, нервно поджав губы. Все это начинает бесить меня, но отец, наконец, подает голос.
– В общем-то, твое тело восстановится, – говорит папа с такой интонацией, словно здесь вот-вот вскроется подвох. – Мозговая деятельность полностью придет в норму, организм будет функционировать в обычном режиме, как и прежде…
Его паузы нервируют меня.
– Но? – Нетерпеливо подгоняю я отца, надеясь поскорее услышать самое страшное.
Он запинается, смещенный моей агрессией, хотя наверняка все понимает.
– Твои ноги, – выдыхает он. – Они восстановятся не полностью.
Я непонимающе хмурюсь, обмозговывая слова отца.
– Ты не сможешь ходить, – заканчивает за него Тедди.
Внутри все обрывается, а к глазам подступает соленый поток слез. Мне хочется орать, выть, разнести ко всем чертям всю больницу! Но я лишь неподвижно лежу на кровати, глотая горькие слезы обиды и разочарования. Этого не может быть!
– Я позаботился о коляске для тебя, ее доставят со дня на день, – тихим голосом, словно боясь напугать меня, произносит отец. – И еще, я решил, что теперь буду жить в Мичигане, рядом с тобой. Тебе теперь требуется помощь и поддержка.
Но слова папы доносились до меня словно сквозь пелену. Соленые ручейки стекали по щекам, капая на подушки, от чего становилось мокро и противно. Хотя сейчас мне было противно даже от самой себя.
Я больше не смогу существовать на этой Земле, как раньше. Мне теперь всегда потребуется помощь кого-либо, пусть даже самая незначительная. Я больше не смогу убегать от Бриджит по коридорам общежития, танцевать на вечеринках и прочие вещи, которые невозможно воплотить, не имея твердой устойчивости на ногах. Для меня жизнь разделилась на «до» и «после».
– Мне ничего не нужно! – Начала протестовать я, хотя прекрасно понимала: без коляски я теперь вообще не смогу передвигаться.
Я захлебывалась слезами, стараясь проявить полную самостоятельность, словно ничего не произошло, но абсолютно все в палате понимали: это совершенно ни к чему.
– Фиби, успокойся, – попытался влезть Теодор, но я тут же осадила его:
– Я не хочу никого видеть!
Они прекрасно понимали мое состояние, поэтому, попрощавшись со мной, ушли.
Я осталась одна. Один на один со своей ужасной проблемой, которая теперь останется со мной до конца моих дней.
Я смутно глядела поверх одеяла на ту часть, где располагались ноги, и пыталась осознать то, что ниже пояса я больше не существую. Жалкая попытка пошевелить хотя бы пальцем (единственная часть, которая не была скрыта гипсом) потерпел крах, и я заревела еще сильнее. Порывы рыданий сотрясали мою грудную клетку. Казалось, что она сейчас просто треснет пополам, такую сильную боль я испытывала! Я вырвала из руки капельницу, которая так сильно впивалась в вены, оторвала от груди присоски, тоже мешающие мне двигаться нормально. Но каждое движение отзывалось невыносимой болью, от которой я кричала еще сильнее.