Вообще, существовал ли когда-нибудь человек необщественный? То есть не убежавший от общества и прячущийся от него, а человек на стадии, когда никакого общества не было? — Факт не доказанный. Но может быть, в первобытном обществе он был более свободен, чем современный? Ну, чем современный, сидящий в концлагере — конечно, но в полном объеме не берусь исследовать этот вопрос.
Вот то, что первобытный человек не был абсолютно свободен — это можно сказать с уверенностью. Даже переменить общество своих надоевших соплеменников для него было практически невозможно. Да и власть, пусть избранных, старейшин, существовала, и надо сказать без обязательной ротации. Не следует забывать и грозных для безоружного человека хищников, враждебные племена и тому подобное. Не мешает сравнить также необходимость почти безвылазно сидеть в пещере, да и, уходя, не слишком удаляться от нее, с нынешней свободой передвижения по морям и континентам (тоже, правда, не безграничной, особенно в соцстранах).
Так что лозунг «Назад в пещеры!» вызывает сомнение не только с точки зрения утраты комфорта в виде теплого санузла и душа, но и с точки зрения самой свободы тоже. Следует отдавать себе отчет, что история человечества или хотя бы история научно-технического прогресса не являет собой непрерывного убывания свободы за счет роста удобств. Скажем, изобретение самолета дало человеку новую свободу, свободу летать, которой у него раньше не было. Но это не устраняет того обстоятельства, что безграничное изгнание трудностей и опасностей из нашей жизни не обязательно приводит к непрерывному росту свободы. Лишь до определенной меры. И не только потому, что это устранение сопряжено, как правило, с утверждением каких-то институтов и норм, так или иначе ограничивающих нашу свободу напрямую (вроде паспортной и иных систем контроля и инстанций его осуществляющих), но также и в силу нашего отношения к трудностям и опасностям и свободе, с ними связанной. Поэтому общество американского исторического дикого Запада воспринималось его современниками (да и большинством нынешних американцев) как более свободное, чем благопристойные и лучше защищенные от произвола центральным правительством и его полицией Восточные Штаты. Аналогичную параллель можно проводить между казачеством времен его зарождения и централизованной сильной Московией, ну и т. д. (Само собой, что отсюда не стоит делать вывод, что разбойники с дикого Запада были защитниками свободы, а шерифы — ее душителями).
Возвращаемся к мере свободы. С помощью коэффициентов мы получили оценку ее, учитывающую и наше разное отношение к разным свободам, и качественное разнообразие связей, ограничивающих свободу в обществе. Достаточно ли этого? — Нет! Мы знаем, что человеческая свобода подразделяется на две категории: «свободу для» и «свободу от». «Свобода для» это - свобода человека делать то, что ему хочется. «Свобода от» это - свобода не делать то, что ему не хочется, но что его заставляют. До сих пор рассматривалась и получила отражение в мере только «свобода для». Возникает вопрос: можно ли в принципе ее соизмерить со «свободой от» и как?
Вернемся к механике, а именно к понятию «освобождение от связей». Для изучения движения механической несвободной, то есть со связями, системы (или точки) можно условно отбросить связи, заменив их реакциями и рассматривая полученную систему как свободную, но такую, что в числе внешних воздействий на нее будут и реакции связей. То есть влияние связей соизмеряется с влиянием внешних воздействий. «Свобода для» определяется ограничениями-связями. «Свобода от» связана с необходимостью и принуждением что-то делать. Необходимость и принуждение играют в обществе ту же роль, что и внешние воздействия для механической системы, хотя качественно содержание необходимости — принуждения гораздо богаче. Это указывает путь для соизмерения, с учетом, естественно, вышерассмотренных видов (смыслов) объективности искомой меры.
Прежде всего, в отдельных случаях принуждения выражаются через ограничения. Например, запрет — ограничение евреям царской России проживать за пределами черты оседлости равносилен принуждению проживать внутри этой черты. В подобных случаях, введение в меру принуждения и связанной с ним «свободы от» можно делать просто через соответствующую «свободу для» и ее ограничения.
Такое выражение естественно, не всегда возможно, но есть другой путь, в основе которого внутренняя природа человека и ее взаимоотношение с принуждением и ограничениями. То есть, как и прежде это не путь практического вычисления меры свободы общества, а путь доказательства ее существования. Осознавая это и учитывая, что разрабатываемая формула для меры свободы общества носит лишь иллюстративный характер, рассмотрим (для наглядности же) как в нее должны войти принуждения или «свободы от». Формула примет вид:
S = Σfi·Kij - Σrк,
где rk - коэффициенты, оценивающие соответствующие принуждения.
Из вышерассмотренного уже ясно, что rк не только могут быть больше единицы, но могут приближаться к значению fiKij, то есть к цене всей той «свободы для»,
которая предоставлена человеку природой и обществом, по крайней мере в осознанной оценке самого индивидуума. Подтверждением этого являются случаи самоубийства в качестве протеста против какого-то принуждения. Самоубийство, если причиной его является принуждение, ставит знак равенства в сознании самоубийцы между этим принуждением или определяемой им «свободой от» и всем множеством «свобод для», которые у него были.
Этот пример говорит нам еще о двух вещах: о необычайно широком диапазоне индивидуального осознанного отношения разных людей к разным свободам, и, во-вторых, что гегелевская «свобода как осознанная необходимость» — не пустое определение, поскольку субъективное осознание свободы индивидуумом есть также одна из объективных характеристик (причем исключительно важная для самого индивидуума), а значит осознание им необходимости каких-то принуждений (скажем, подчиняться любой власти, поскольку она об Б-га, или осознание биологической необходимости добывать себе пропитание и т. п.) может в высшей степени изменить представление его о мере своей персональной свободы. Не следует все же забывать о существовании внутренней природы человека,, не зависящей от его сознания. Мера свободы, предоставляемая человеку обществом и определяемая через его внутреннюю природу, не связана и не зависит от осознания им каких бы то ни было необходимостей. И хотя сознание и осознание могут и очень сильно отвлекаться от подлинной внутренней природы их. носителя, но не до бесконечности. Кроме того, это расхождение между самоосознанием сам осознанием и нашей действительной предрасположенностью и потребностями не может не порождать душевной дисгармонии. Все это не учитывается в гегелевской «осознанной необходимости».
Можно предположить по аналогии с ограничениями, что не только сознанием мы можем воспринимать какие-то необходимости положительно, но и наша внутренняя природа может обуславливать тот факт, что минимум выражения rk будет достигаться не при полном отсутствии необходимостей-принуждений, а при каком-то их оптимальном значении. Это тяжело доказать, но в пользу этого говорят такие наблюдения, как, например: избавление от всех обязанностей, включая, скажем, заботу родителей о детях, ощущение принадлежности своей к народу и налагаемых этим обязательств и т. п. приводит, как правило, к ощущению внутренней дисгармонии и пустоты. Однако это ощущение не обязательно должно быть связано и выражаться в терминах свободы.
Итак, выше предложена (точнее показано существование) объективная мера свободы общества, причем не одна, а, по крайней мере, две. Одна - базируется на осознанном восприятии свободы индивидуумами общества,) а другая на природе человека с ее потребностями в различных свободах и отношением к различным ограничениям и принуждениям. Наличие нашего сознания, в одном случае, и нашей объективной внутренней природы, в другом, являются теми факторами которые позволяют соизмерять в единой мере все качественное разнообразие свобод человека, ограничений на них в обществе, и принуждений, как рассмотренных выше, так и вообще мыслимых.