Ганя (подсказывает). Своего положения? Она понимает; вы на нее не сердитесь. Я, впрочем, тогда же намылил голову, чтобы в чужие дела не совались. И, однако, до сих пор всё тем только у нас в доме и держится, что последнего слова еще не сказано, а гроза грянет. Если сегодня скажется последнее слово, стало быть, и все скажется.
Князь сидит в уголке за своею каллиграфскою пробой. Он кончил, подошел к столу и подал свой листок.
Мышкин. Так это Настасья Филипповна? Удивительно хороша!
На портрете была изображена действительно необыкновенной красоты женщина. Она была сфотографирована в черном шелковом платье, чрезвычайно простого и изящного фасона; волосы, по-видимому, темно-русые, были убраны просто, по-домашнему; глаза темные, глубокие, лоб задумчивый; выражение лица страстное и как бы высокомерное. Она была несколько худа лицом, может быть, и бледна… Ганя и генерал с изумлением посмотрели на князя…
Генерал Епанчин. Как, Настасья Филипповна! Разве вы уж знаете и Настасью Филипповну?
Мышкин. Да; всего только сутки в России, а уж такую раскрасавицу знаю.
Генерал Епанчин (тревожно). Вот еще новости.
Генерал Епанчин пытливо поглядел на Ганю.
Ганя. Вероятно, одно только безобразие, купеческий сынок гуляет. Я про него что-то уже слышал.
Генерал Епанчин (задумчиво). Да и я, брат, слышал. Тогда же, после серег, Настасья Филипповна весь анекдот пересказывала. Да ведь дело-то теперь уже другое. Тут, может быть, действительно миллион сидит и… страсть. Безобразная страсть, положим, но все-таки страстью пахнет, а ведь известно, на что эти господа способны, во всем хмелю!.. Гм!.. Не вышло бы анекдота какого-нибудь!
Ганя (оскорбившись). Вы миллиона опасаетесь?
Генерал Епанчин. А ты нет, конечно?
Ганя. Как вам показалось, князь, что это, серьезный какой-нибудь человек или только так, безобразник? Собственно ваше мнение?
В Гане точно загорелась какая-то новая и особенная идея и нетерпеливо засверкала в его глазах. Генерал покосился на князя, но как бы не ожидая много от его ответа.
Мышкин. Не знаю, как вам сказать, только мне показалось, что в нем много страсти, и даже какой-то больной страсти. Да он и сам еще совсем как будто больной. Очень может быть, что с первых же дней в Петербурге и опять сляжет, особенно если закутит.
Генерал Епанчин. Так? Вам так показалось?
Мышкин. Да, показалось.
Ганя (усмехнувшись). И, однако ж, этого рода анекдоты могут происходить и не в несколько дней, а еще до вечера, сегодня же, может, что-нибудь обернется.
Генерал Епанчин. Гм!.. Конечно… Пожалуй, а уж тогда все дело в том, как у ней в голове мелькнет.
Ганя. А ведь вы знаете, какова она иногда?
Генерал Епанчин (расстроено). То есть какова же? Послушай, Ганя, ты, пожалуйста, сегодня ей много не противоречь и постарайся эдак, знаешь, быть… одним словом, быть по душе… Гм!.. Что ты так рот-то кривишь? Слушай, Гаврила Ардалионыч, кстати, очень даже кстати будет теперь сказать: из-за чего мы хлопочем? Понимаешь, что я относительно моей собственной выгоды, которая тут сидит, уже давно обеспечен; я, так или иначе, а в свою пользу дело решу. Тоцкий решение свое принял непоколебимо, стало быть, и я совершенно уверен. И потому, если я теперь желаю чего, так это единственно твоей пользы. Сам посуди; не доверяешь ты, что ли, мне? Притом же ты человек… человек… одним словом, человек умный, и я на тебя понадеялся… а это, в настоящем случае, это… это…
Ганя (скорчив свои губы в ядовитейшую улыбку). Это главное.
Он глядел своим воспаленным взглядом прямо в глаза генералу, как бы даже желая, чтобы тот прочел в его взгляде всю его мысль. Генерал побагровел и вспылил.
Генерал Епанчин. Ну да, ум главное! И смешной же ты человек, Гаврила Ардалионыч! Ты ведь точно рад, я замечаю, этому купчику, как выходу для себя. Да тут именно чрез ум надо бы с самого начала дойти; тут именно надо понять и… и поступить с обеих сторон: честно и прямо, не то… предуведомить заранее, чтобы не компрометировать других, тем паче, что и времени к тому было довольно, и даже еще и теперь его остается довольно (генерал значительно поднял брови), несмотря на то, что остается всего только несколько часов… Ты понял? Понял? Хочешь ты или не хочешь, в самом деле? Если не хочешь, скажи, и – милости просим. Никто вас, Гаврила Ардалионыч, не удерживает, никто насильно в капкан не тащит, если вы только видите тут капкан.