Стася густо покраснела. Нет, эти слова не новы для нее. От отца-то и не такое слышала. Да и сама периодически ругалась как сапожник. Хотя старалась бороться с этим. Не нравилось. Грязные слова никого не красят. Но сейчас румянец вызван не смущением, а обидой. Не ожидала от Аравина такой реакции.
– Я спрашиваю, какого *** ты туда поперла? – настойчиво и громко спросил он. – Ты девчонка! Девчонка должна оставаться девчонкой. Нормальные девушки кулаками не машут! Такие девицы никому не нравятся.
Стаська сделалась буквально пунцовой. Но не знала, что ему отвечать. Стыдно так было, что хотелось просто провалиться сквозь землю и никогда не возвращаться. Обида, унижение, разочарование в один момент захлестнули всю ее сущность. Едва живая стояла перед ним.
Мир ее наивных фантазий грубо разрушили. Никогда он не поймет ее. Никогда они не будут ближе! Не стоило и пытаться. Только дурой себя выставила.
– Это что за пи*дец вообще?
– Ты обещал не кричать, – срывающимся голосом буркнула Стася, не скрывая обиду. Готова была расплакаться. Голос дрожал от волнения.
– Я и не кричу, – также резко ответил Аравин. – Я громко выражаюсь.
Стася отвернулась, чувствуя, что сейчас заплачет. Сквозь пелену уставилась на горящие огни вечернего города. Пыталась справиться с собой. Но ком в горле не отпускал. Давил безжалостно и болезненно.
– Ты ничего не понимаешь, – не удержавшись, сказала она, уже не обращая внимания на дрожь в голосе. Плевать! На все плевать уже! – Такой же, как все! Безразличный! Зацикленный на своем… – хотела сказать «горе», побоялась, так и оставила фразу оборванной и продолжила: – Не стремишься увидеть, что вокруг тебя есть еще что-то. Или кто-то!
Аравин зло выдохнул на этот сопливый монолог. Ненавидел подобные разговоры. Ненавидел чрезмерную эмоциональность в людях.
Схватив ее за руку, чуть выше локтя, развернул к себе. Уперся взглядом прямо в испуганные глазища девчонки. Увидел застывшие слезы. Но виду не подал.
– Если хочешь что-то сказать, имей смелость говорить в лицо.
Влажная зелень остро светила упреком и обидой.
– Нет, я не такой как все. Потому что я не позволю себе врать! Хочешь – плачь. Истеки слезами. Изрыдайся! Но это была твоя последняя тренировка, – твердо и жестко сказал Егор.
Словно дождавшись разрешения, горячие ручьи заструились по ее щекам. Сердце в его груди протестующе сжалось и заныло. Но Аравин мастерски запихнул эти переживания поглубже, не давая слабину перед вздумавшем встать на дыбы сердцем. Сознательно давно этого не приходилось делать, но сноровка осталась. Встретил ее отчаянно-несчастный взгляд холодно и безразлично.
– Ты лично скажешь бабе Шуре, что лгала. И, если еще посмеешь врать нам, последует более серьезное наказание.
– Какое? – буквально крича, спросила она, ощутимо всхлипывая. – Дашь мне ремня? – губы искривились в надрывном плаче.
– Вполне возможно, – сухо ответил Егор.
И хотя он так и не сорвался на крик, эта стальная сдержанность показался Стасе куда обиднее. Больно резала по чувствам нещадными ударами.
«Лучше бы ты орал, Аравин!» – подумала она.
Но вслух сказала другое:
– Ты просто бесчеловечный!
– О, я бессовестно человечный. Поверь, ты поймешь это немного позже.
– Как же!!! У тебя просто нет сердца! НЕТ!
После этого крика безотчетно полыхнул ее яростным взглядом. Но тут же снова взял себя в руки.
– Садись в машину, сладкая Настя, – вкрадчиво сказал и протянул ей темно-бордовый носовой платок. – Иначе, тебе не понравится то, что я могу тебе рассказать.
– Моя фамилия Сладкова! – раздражено закричала она, громко шмыгнув носом в платок. – Сладкова!!!
– Я знаю, как твоя фамилия, – все также спокойно ответил он.
17
Стася задумчиво смотрела на быстро мелькавшую за окном светопанораму. Яркие вывески, огни машин, уличные фонари, далекий свет в чужих квартирах. Все сливалось и никак не впечатляло.
Поникшая и грустная, сжалась на пассажирском сидении. Хотелось втиснуться в него поглубже. Укрыться от всего. И ни о чем не думать. Чтоб совершенно пусто было в голове.
Но, к сожалению, так нельзя… В голове было шумно.