Все жесты его неожиданно становятся настолько искусственными, неправдоподобными и суетливыми, что ему становится противно от самого себя. Он набирает Андрея.
– Алло? – слышится в трубке знакомый голос.
– Это я, – говорит Максим, – знаешь, звонила мать Сашки и сказала, что его сбила машина, на смерть.
– Что?!
– Да, мне тоже, знаешь, пока не верится.
– Как?
– Ну, я особо не в курсе, с ней Маша разговаривала…
– Ни хрена себе! – перебивает его Андрей.
– Вот и я про что. Похороны в понедельник. Ты придёшь?
– Конечно. Может, помочь как-то надо матери?
– Да нет, ничего вроде не говорили. Короче, я тебе ещё позвоню. Ну, всё, давай.
– Давай.
После Андрея он обзванивает бывших одноклассников, чьи номера ещё обнаружились в записной книжке. Многие были уже в курсе, но подробностей того, как это произошло, не знает никто.
Весь опустошённый сидит он возле телефона в прихожей, когда Маша спрашивает:
– Ужинать будешь?
– Конечно, – машинально отвечает он, хотя сейчас ему и кусок в горло не лезет.
Максим садиться за стол на кухне. Он ест и не чувствует ни вкуса еды, ни того, что ужин остыл. Он понимает только одно, что на месте Сашки должен был быть он, и от этого на душе становится ещё паршивее. Жизнь ещё раз доказывает свою несправедливость. В памяти неожиданно, сами по себе, начинают всплывать события, которые кажутся случайными до тех пор, пока не замыкаются. Ты живёшь и не обращаешь на них внимания. Только потом – чирк, словно спичка, и огонь понимания вспыхивает перед твоим сужающимся зрачком. Точно так же получилось и с известием о смерти Сашки…
Он смотрит на часы, они показывают девять. В чашке чая уже плавает радужная плёнка. Он встаёт и идёт в зал, Маша смотрит телевизор. «Как же странно. Живёшь вот так, а потом раз! И нет ни тебя, ни твоих чувств, ни мыслей – ничего. Наверное, именно в тот самый момент – за мгновение перед смертью ты и понимаешь, зачем же ты жил», – думает он.
Два дня до похорон он ведёт себя так, словно ничего не случилось. Эта смерть казалась просто недопустимой, потому что именно Сашка был достоин жизни. Он говорит об этом Маше, и она с ним соглашается.
В понедельник он отпрашивается с работы. По дороге покупает четырнадцать белых роз. И, как ни странно, но почему-то именно тогда, когда он их покупает, вместе с вопросом продавца: «Вам в разные пакеты завернуть?» и его ответом: «Нет, в один!» – к его горлу подкатывает комок, а в уголках глаз образуются маленькие капельки слёз. Он едет в маршрутке с розами и начинает чувствовать себя самым несчастным человеком на земле оттого, что все смотрят на него с сочувствием. Когда он приезжает на кладбище, слёзы уже затопили его изнутри, а катафалк всё не приезжает. Холодный осенний день затягивает небо серой мешковиной. Максим стоит на остановке, недалеко от кладбища. Он замёрз. Небо тянется на восток. Тоскливо завывает ветер. А волна горя, которая поднялась в нём, становится всё меньше. Наконец, привозят гроб.
Сашку отпевают в церкви при кладбище, а потом все медленно, скорбной процессией, идут за катафалком до самой могилы. В это время начинает противно моросить дождь. Оранжевая глина призывно блестит около ямы. Мать причитает над Сашкой, пока её не отводит от гроба кто-то из родственников.
Потом все садятся в пазик и едут на поминки, на которых едят и пьют, но мало кто говорит.
Самым страшным в этот момент для него становиться то, что он ничего не чувствует. Ничего! Умер человек, которого он не просто знал, а его лучший друг. Конечно, он чуть было не заплакал, но это было не от того, что Сашка умер, а от общего настроения, атмосферы. Неожиданно четко ему вспоминается максима Ларошфуко: «Глубина нашей скорби об утраченных друзьях сообразна не столько их достоинствам, сколько нашей собственной потребности в этих людях, а также тому, как высоко они оценивают наши добродетели».
Оставаться дома Максим не в силах, поэтому он созванивается с Андреем и договаривается о встрече. По какому-то негласному соглашению они не говорят о Сашке.
– Знаешь, когда Маша мне сказала, что она беременна, мы договорились, что на следующий день поедем к её родителям. А утром мне позвонили из милиции и сказали, чтоб я подъехал в четвёртое отделение, ну то, которое возле общаги. Ты знаешь, я тогда подумал, что она покончила с собой. Я даже не знаю, откуда у меня взялась эта мысль, но я представлял себе её остывшее тело, и во мне что-то дрогнуло. Тогда-то я понял, что, наверное, всё же люблю её…