Она стояла посередине комнаты в моём полосатом махровом халате. «Я поставил чайник». «Как же у тебя холодно» – встретила она меня, обняв, и тихо добавила: «Я замёрзла».
Мы лежали под одеялом, прижавшись друг к другу. «Чайник, наверное, выкипел?» – сказала она. «Наверное», – ответил я. Тепло медленно расползалось по всему телу.
А вот мы уже сидим, друг напротив друга, развалившись в плетёных креслах, потягивая горячий чай. Тишина окутывает нас. Сейчас нам не нужны слова, словно до этого мы уже всё сказали друг другу.
На часах девять, а мы собирались встать в восемь. Мне не хотелось её отпускать.
Серое, цепляющее брюхом верхушки деревьев небо встретило нас. «Дождь?» – удивленно спросила она. Я раскрыл зонт, она взяла меня под руку, и мы вышли из-под козырька подъезда. На улице было тихо, и только капли спокойно и уверенно разбивались об асфальт дороги и тротуарную плитку, на которой распластались кленовые листья.
Она что-то рассказывала, а я внимательно слушал, но всё сказанное как-то смазалось в памяти, оставив только след мысли, что я лишь её очередное безумство. Дождь шёл за нами и , только когда мы остановились на мосту через железнодорожные пути, он прекратился. Я нежно коснулся её щеки своей и прижался к ней, а потом мои губы целовали её.
Расстались мы у общежития, где она поцеловала меня в щёку, как старого друга.
Не знаю, любил ли я её, ведь у нас было так мало времени, всего лишь одна ночь и всё. Почему я не взял номер её телефона? Может, мне действительно хотелось оставить все как есть, оставить то чувство, которое она посадила во мне маленьким росточком. Я просто боялся, боялся, что оно вырастет в огромное дерево, которое потом обязательно засохнет…
Несмотря на произошедшее между нами, для меня она оставалась знакомой незнакомкой. (Может быть, именно поэтому она всё так же притягательна для меня, как и в тот день.) Но в тоже время нам почему-то было легко говорить о вещах, которые для нас, по крайней мере, для меня, были самыми важными и откровенными, наверное, и для неё тоже, ведь она рассказала мне то, что до этого не рассказывала никому.
Когда она училась в школе, они часто ездили с отцом на его белой пятёрке в соседний город. На одной из безжизненных известняковых гор, возвышающихся вдоль дороги, росло одинокое дерево. Как-то раз в очередную поездку она обратила на него внимание потому, что дерево зацвело. Может быть, оно цвело и раньше, просто они не проезжали в этот период, но ей почему-то казалось, что это первое его цветение. Она попросила отца остановиться. На ней был голубой сарафан и туфли на каблуках. Она не думала, что может испачкаться или сломать каблук. Дерево звало её. На горе, кроме него, не росло ничего. Корни его растрескали породу, крепко цепляясь за белые расщелины. Ему было здесь просто невозможно жить, но все-таки оно свешивалось с уступа. Её это так поразило, что после этого случая она стала часто приезжать к нему.
Я не знаю, что значило это дерево для моей незнакомки, для меня же оно стало олицетворением жизни, борющимся за выживание, несмотря ни на что.
Каждый раз, когда я вспоминаю образ этого дерева, мне становится легче, проблемы не кажутся такими неразрешимыми, я нахожу силы снова бороться с ними.
На скамейке лежит ворох жёлто-красных кленовых листьев. Всё это произошло так давно и недавно. Каждый раз, когда я вспоминаю ту встречу, меня охватывает чувство приятной успокаивающей грусти.
Я люблю ходить, не поднимая ноги, и шуршать опавшими листьями, как ребенок… Как всегда не вовремя, зажужжал сотовый. Сегодня меня отправляли в командировку в Её город. Я никого не собирался искать, мне просто нужно было увидеть дерево.
Он стоял под ним, обнимая его растрескавшуюся кору. Дерево действительно было здесь одно, совсем одно. (И тогда он понял, что всё произошедшее с ним – это только дерево, больше ничего.) Оно перестало быть для него тем, чем было, потому что новый смысл открылся для него с ужасающей реальностью. Человек создан таким образом, чтобы он умел уставать, потому что вслед за усталостью приходит отдых. И тогда все силы, которые ты потратил на работу, восстанавливаются, но, если не отдыхать, усталость накапливается, и, в конечном счете, человек становится не способным к какой-либо деятельности. Такая усталость – это не самое страшное, что может произойти. Страшнее всего чувствовать усталость от самого себя, усталость от вранья и лжи, которые тебя окружают, усталость от общения, общества. От неё нельзя сбежать, можно скрыться только в одиночестве, но иногда и одиночество может вызывать усталость. Дерево и означало такое одиночество, всеохватывающее и непреодолимое, такое, какое он испытывал всю жизнь. И когда до него это дошло, он медленно опустился к основанию дерева, обессиленный своим открытием.