Заратустра проснулся от холода, нет, не внешнего, у него внутри все сжалось в комок, а тело исчезло. Он вытер пот и успокоил своё дыхание. Заратустра не знал, где реальность. То ли он проснулся во сне, то ли ему приснилось поле желтых одуванчиков. Какое-то беспокойство охватило его. Ему показалось, что он сделал что-то такое, чего долго желал, но ещё не осознавал всех последствий содеянного. Ночное небо манило успокаивающей чернотой, звезды притягивали загадочностью, а месяц – своей новизной. И выбрался он из расщелины и взглянул на долину. Ему открылось…
Внизу было поле одуванчиков и…
Внизу был город с людьми…
СКАЗКА
Эту историю ему поведал задумчивый камень, лежащий у ручья рядом с молчаливыми соснами и земляничной поляной. Они познакомились тогда, когда он разочаровался в любви. Трещины на каменном теле успокоили его, приняв слезы. Нет, не подумайте, что он часто плакал. Давно он не плакал, так давно, что забыл, как плачут. Но почему-то именно здесь тоска и грусть заползли в его сердце, а одиночество удавкой сдавливало шею, и слезы сами собой потекли по щекам. Тогда-то камень и заговорил с ним. «Возможно, я говорю давно известные вещи, но, по-моему, главное предназначение человека – это любить» – тихо проскрежетал камень. «Ты от того и несчастен, что ещё не нашёл любви. Поиск не всегда бывает удачным», – продолжил он, – «но никогда, слышишь, никогда нельзя отказываться от своей любви, потому что, отказавшись от неё, твоя жизнь потеряет смысл, и тогда…» – он замолчал, словно вспоминая что-то давно забытое, а затем сказал: «Послушай, что я тебе расскажу…»
Огонь любил всех, но всегда был одинок. Своё тепло он отдавал миру, не прося ничего взамен. Зачем? Почему? Он не знал ответы на эти вопросы. Может быть потому, что не мог по-другому? Никто теперь уж не узнает этого.
Однажды мотылёк, завороженный теплом и светом, как и другие мотыльки, прилетел к нему и хотел сблизиться с ним, добиваясь цели долго и упорно. Они говорили на разных языках: мотылёк на своём, а огонь на своём, но чувствовали, что созданы друг для друга.
Наверное, именно тогда огонь понял, что может гореть особенно ярко только в присутствии мотылька. Но как любить, если ты можешь навредить тому, кого любишь? Огонь пытался изменить себя, превращаясь в тлеющие угли, но через какое-то время его внутренняя суть брала своё, и он разгорался вновь.
Мотылёк тоже страдал и мучился. Такой желанный огонь, казалось, готов был принять его, но почему-то в самый последний момент обжигал и делал больно. Почему? Зачем? Мотылек не знал, но дальше так продолжаться не могло, и он улетел. Как только огонь остался один, ему вдруг открылось одиночество, которое ожидало его впереди, каждая секунда жизни теперь стала вечностью, а вечность была ничем по сравнению с тем, сколько ему предстояло жить. Он вспыхнул самым ярким пламенем, на которое был способен, и погас…
Ночь раскрыла объятия. Звёзды, просыпаясь, потягивались, подмигивали с какой-то неземной издёвкой, и вместе со всем этим таким обычным вечером на поляне, среди высоких сосен, проснулся человек, прислонившийся спиной к широкому валуну. Он поёжился и посмотрел в небо, звёзды увидели свое отражение в непонятно откуда взявшихся не то слезах, не то просто каплях воды на его глазах. Еще не совсем отойдя ото сна, он почувствовал, что что-то важное снилось ему на этом месте, что-то, что должно было изменить его, но воспоминание было мимолетным и не смогло удержаться в сознании.
Огонь догорел, и только угли ещё продолжали тлеть. Он встал, достал термос, отвинтил крышку. На дне колбы осталась заварка и немного чёрного чая. Он вылил остатки туда, где раньше было пламя. Поднялся белый дым, и угли затухли. Человек закинул на спину рюкзак и отправился на станцию. Поезд приходил в десять. На опушке он оглянулся. «Хорошее место», – подумал он…
Возле мертвых углей лежал обожженный мотылек.