За окном голубое небо, в котором когда-то хотелось утонуть. Такое, какое бывает только весной. Неторопливо плыли в этом бездонном море белые фрегаты облаков, и казалось, что жизнь только начиналась.
Сумасшествие и безудержная весёлость царили везде. Весна поселилась во всём. И изменялось не только небо, но и всё вокруг. Каждая частичка существа напевала какой-то известный с детства мотив, и это звонкое многоголосие складывалось во что-то единое и целое, что-то неподвластное объяснению, но движущее всеми мыслями и поступками.
Хотелось смеяться, делать самые невероятные вещи, и его просто переполняло от той бесшабашности, которая струилась в жилах, казалось, что сходишь с ума от радости и всеохватывающей любви к окружающему миру. Может быть, так и было когда-то, но не теперь, когда кровь его бежит ненасыщенная дурью, он видит всё совсем по-другому…
За окном отвратительная картина: вверху – жутко чужое небо, внизу – грязь, мусор, разбросанный по двору, и собачье дерьмо, оголившееся после таянья так красиво всё прикрывающего снега. Там, под окном, суетятся люди, повылазившие из своих нор. Видно, они тоже почувствовали всё то, что нельзя описать словами, но чему можно дать простое и ёмкое определение – весенняя дурь, царящая везде. Максим отводит взгляд и чувствует продолжающее нарастать отвращение ко всему этому безумию и к безумцам, охваченным авитаминозом и гормональным выплеском. Новая волна безысходности накрывает его с головой, сопротивляться ей бессмысленно, она только разъяряется ещё больше.
Максим ложится на диван и пытается уснуть, чтобы не чувствовать всего того, что происходит сейчас внутри него…
Что-то тёмное и страшное поднимается из глубин его сознания, оно неподвластно разуму, но именно оно руководит всеми мыслями и поступками. В душе пустота и всепоглощающая тоска.
Максим снова поднимается и идет в ванную комнату, где непослушной рукой открывает кран с горячей водой. Медленно разрушив плен одежды, он погружается в ласковую колыбель жизни: сладостная дрожь охватывает тело, глаза закрываются, и порча, которая скрывалась в нём, уходит, растворяясь в нежной и всеочищающей воде. Чувство, охватывающее его, подобно катарсису. И когда он переводит кран в раковину, и рука скользит уже обратно на своём пути в безмятежность, она встречается с чем-то и непроизвольно хватает это. Не задумываясь, жадно тянет к глазам, которые нехотя открываются. В его руке бритва. И тут в него снова возвращается отвращение к окружающей пошлости и грязи, от которой хочется бежать куда угодно. Но только теперь он знает куда. Вода из лучшего друга превращается в злейшего врага, и то, что растворилось в ней, снова входит в него.
Хорошо, тепло. И уже за гранью сознания он ощущает, как переворачивается за край чёрной бездонной пропасти, начиная своё медленное падение в вечность.
Ему кажется, что уже нет ничего. Но неожиданно пустота становится осязаемой, а потом следует резкий толчок…
Кран перевёрнут в раковину, и из него бежит вода. В ванне лежит безвольное тело в красной воде. Почему в красной? – возникает неожиданный вопрос. Почему? Почему в красной? Ванна с горячей водой медленно заполняется кровью. Зачем? Какая-то часть Максима наклоняется, чтобы рассмотреть, кто же это такой, и видит руку, разрезанную бритвой в продольном направлении. Максим понимает, что тот, кто это сделал, сделал всё так, чтобы возврата назад быть не могло. Он заглядывает в его лицо и узнаёт себя.
Какой-то его части становится холодно. Это вода остывает и густеет. Максим понимает, что всё кончилось, но где-то внутри ещё теплится надежда на то, что он сможет вернуться. Внутри? Хотя какое внутри? Его уже нет. Всё кончилось. Как же глупо. Почему всё получилось так? События, которые он переживал совершенно спокойно, откладывались где-то в уголке сознания, и в тот момент, когда он был меньше всего готов к этому, кто-то словно приоткрыл дверцу, рука неожиданно ощутила бритву и…
Теперь он ждёт, когда процесс станет совершенно необратимым, и тогда он уже не сможет вернуться в своё тело. Он кричит:
– Люди, помогите! – и неожиданно чётко понимает: он умер, никто не поможет, не услышит и не войдёт… Ещё, он понимает, что умер не сейчас, а тогда, когда впервые попробовал дурь, а может быть ещё раньше, когда решил отпустить маму, потому что сдался сам или, может быть, он родился уже мертвым…