И тут же боль новой волной накатывала из глубины, и пальцы, ноги и руки снова скручивались в судороге, заставляя прикусить уже прокушенную губу, скулить и выть сорванным горлом. Всё плыло перед глазами, я чувствовала только прохладу поверхности, на которой лежала. Благодатную приятную прохладу...
А тонкий голосок всё твердил:
— Лёля, вам необходима медицинская помощь. Следуйте за мной!
Не нужна мне помощь. Дайте умереть. И следовать никуда и ни за кем, даже если бы захотела, не смогла – ноги, сведенные судорогой, причиняли другую, не менее изматывающую боль.
— Не называй меня Лёлей… Я запрещаю, слышишь, ты?! Я запрещаю!..
Прикрыла глаза, перевела дыхание. Не хочу больше слышать этого имени.
— Ольга. Меня зовут Ольга...
Опять боль отступила. И вот тогда я заметила на металлическом, блестящем, как меч деда, полу, мелкие дырочки. Усмехнулась — удобно. Вся кровь стекает вниз, просачиваясь через них. Мокрое и горячее расползалось и расползалось по ногам, по штанам амазонки. Что это, если не кровь? Вот для неё и дырочки на полу.
Помню, как толстым одеялом меня окутывало нежелание что-то делать, как равнодушие сковывало тело, и мысли затихали, даря покой. А голос в голове зудел, звал, мешал отдохнуть...
Мешал умереть...
Этот противный голос всё твердил и твердил:
— Ольга, вам нужна медицинская помощь. Пройдите в recuperatio centrum.
— Не могу... — губы едва шевелились.
— Пожелайте переместиться в recuperatio centrum.
Помню, как заболело горло — это хохот вырвался из схваченного судорогой рта хриплым карканьем.
— Хочу в рекуперасент, — выдохнула издевательски сквозь смех и тут же подавилась новым спазмом боли.
И когда через вечность, вымотав меня, боль отступила, и я смогла перевести дыхание, оказалось, что лежу в сверкающем белыми стенами помещении, в котором было очень-очень светло, будто даже стены светились.
Мысль: «Проклятые Боги, где я?» — прояснила голову. Может, я уже умерла? Просто не заметила?
— Recuperatio centrum работает. Вы можете лечь ровно.
А меня опять скрутила боль.
— Как лечь? — прошептала искусанными губами, когда немного отпустило. — Мне так больно!
— Nervus centra отключены, боли нет. Вы можете лечь ровно, — настойчиво зудел голос.
Странный голос, нечеловеческий. Люди так не говорят.
Этот момент я тоже запомнила чётко — я наконец могла связно думать, и мне не мешала боль. Я мысленно ощупала себя с ног до головы. Боли не было. Её и в самом деле не было! Мышцы ещё подёргивались, помня напряжение. Но самой боли... Нет, не было. И мне действительно ничего не мешает, и я могу лечь ровно. Я выпрямилась в этом ослепляющем белом сиянии.
— Assistentes, представь, что тебе помогают.
Не знаю, кто такой этот Assistentes, и мне уже было не до него. Я наконец отчётливо, без всяких помех, смогла подумать о том, что произошло. О том, что не будет мальчика со светлым пушком на голове, того цвета, какой бывает только у сыновей рода Роом-Шанд, не будет этого малыша, которого такие знакомые и родные руки с чуткими музыкальными пальцами будут подбрасывать вверх, и его смех не будет смешиваться со знакомым мужским смехом, который я так любила.
И боль в сердце наполнила всё существо, и сухое рыдание снова затрясло меня. Белый свет резал глаза даже через закрытые веки, и обессиленное тело не могло сделать ни движения, но мысленно я гладила свой нечастный живот, целовала его, плакала над ним, понимая, что внутри уже нет новой жизни. И там, внутри, что-то нежное, избитое и запуганное, что-то, что просит моего понимания, любви и жалости.
И я жалела и утешала. Плакала и успокаивала. Обнимала любовью. Обещала, что жизнь изменится и станет лучше, что я всё исправлю, что всё ещё повернётся хорошей стороной, и Милосердные боги улыбнутся мне. И я буду жить под этой чудесной улыбкой, под Их берегущей рукой.
Я так хочу! Я так сильно этого хочу!
Говорила и верила, что это возможно. Я никогда так не хотела и так не верила. И следом за верой в душу просачивались мир и покой. И рыдания утихали.
— Непрофессионально. Незнание элементарных основ, — нудно гудел где-то рядом тихий нечеловеческий голос. — Но эффективно. Assistant est perfectum.
Свет перестал резать глаза, уменьшился, и я, кажется, уснула.
Воспоминания о следующих днях были странными: мыслей не было, только нечёткие образы.
Не думала, где нахожусь, как в тумане шла туда, куда подсказывал тонкий нудный голосок, ела какую-то еду, засыпала где придётся. Мысли спутанной сырой пряжей шевелились в голове, не выстраиваясь в ясную картину, а тело отходило от боли.