Мы сидим тихо, мы молчим. А звуки льются и льются. Звуки любви и ненависти.
Здесь, далеко от Москвы, симфония Шуберта звучит как-то по-особенному сильно.
И в этой глуши я не чувствую себя одинокой, отрезанной от мира.
Москва! Ты не забыла меня. Ты помнишь о нас, ты посылаешь в далекие уголки нашей земли бессмертные звуки творений великих композиторов, прекрасные слова поэтов, чудесные голоса певцов, ты несешь, Москва, земле своей все лучшее из того, что создал человек. Прими же за это мое спасибо.
Продолжаю письмо. На чем я остановилась? Ах, да. Я говорила о себе.
Был 1923 год. Устав скитаться — жизнь до этого не улыбалась мне, — я приехала в Казань и поступила на рабфак Казанского университета.
В первые же дни от избытка радости, счастья я была как хмельная.
— По этим улицам, по этим коридорам когда-то ходил великий Ленин, — говорила я себе.
— В этих аудиториях учился Толстой, сюда мечтал поступить молодой Горький. Здесь когда-то звучали голоса величайших людей земли, — думала я.
Бывали минуты, когда я, прислонившись к белой колонне университета, готова была на весь мир кричать о своем счастье!
Бесконечная радость охватывала меня. Ведь это был путь к настоящей большой жизни. Я чувствовала себя так, будто все самое лучшее, самое прекрасное, сливаясь воедино, наполняло мое сердце. Сквозь душистую листву сада, в котором я очутилась, виделось мне радостное будущее.
На душе у меня было легко-легко.
Вот тогда-то я и встретила тебя. Каждая любовь имеет свое начало. Но у настоящей любви предела нет.
Бывают годы, в которые только и хочется — любить.
Ведь и яблоки, зарумянившись, созрев, заводят игру с землей. Они падают на ее грудь и прячутся в густой траве.
И цветет черемуха, поют соловьи, соком наливаются вишни, становясь все слаще. Я тоже налилась тогда — избытком сил, молодостью, счастьем. Я не любила еще, но ждала любви. Я не знала любви, но мне хотелось целовать, закрыв глаза, не думая ни о чем…
У нас начались репетиции к большому студенческому вечеру.
Я жила в общежитии рабфака, что на улице Островского. В одной комнате нас было пять девушек. Хотя все мы были разной национальности, но жили дружней, чем родные сестры.
Знаешь, Искэндер, мы больше всего думаем о будущем. Радостное сегодня и чудесное завтра заслоняют прошлое. На думы о прошлом остается мало времени.
Ох, это прошлое! При одной мысли о нем я испытываю ужас и тоску.
Наш университет имеет вековую, историю. Но до 1917 года в его стенах училось всего-навсего шесть студентов-татар. И это на протяжении ста лет! Да и те шесть были не просто татары, а сыновья помещиков и купцов.
А сейчас тысячи таких же, как и я, девушек, тысячи юношей-татар окончили университет, получили высшее — вслушайся в это слово — высшее образование!
Я очень любила петь. Музыка, литература — меня всегда влекло к ним. Я думала о том, почему у нас, татар, плохо развивалось искусство. Тогда же нашла я одну из многих причин. Раньше нашим отцам говорили:
— Не рисуй, брось! На том свете душа твоя переселится в твой рисунок. Он отнимет твою душу и оживет, а ты останешься без души и будешь вечно гореть в адском огне.
Им говорили:
— Не пой! Своим пением ты созываешь нечистых. Не танцуй! Ты пугаешь ангелов…
А сейчас… ты знаешь, Искэндер, мы не боимся испугать кого-либо и не боимся испугаться сами.
Как только нам сказали, что будет вечер, мы всей комнатой записались в число его участников.
Первая репетиция была назначена в общежитии студентов Татарского коммунистического университета. Ты уже был там, когда мы пришли. Мы шепотом заговорили о тебе.
— Кто это? — спросила я.
— Наш режиссер, артист Искэндер, — ответил один из студентов.
Не скрою — ты многим нашим девушкам понравился. А Лиза, увлекающаяся и восторженная Лиза, прозванная нами за это «градусник», так прямо и заявила:
— Ну, что за прелесть! Вот бы расцеловать его! — и пошла к тебе.
Мы удивлялись ее смелости, а сами скромно держались в стороне.
Вернувшись, она рассказала нам о цвете твоих глаз, о голосе, об улыбке, обо всем, что успела рассмотреть в тебе.
Ты действительно был красив. А наше воображение сделало тебя еще лучше, еще прекраснее.
Мы смотрели на тебя с обожанием. И чем больше мы скрывали это, тем сильнее влекло нас к тебе. Мы видели в тебе воплощение всего прекрасного. Ты казался нам и умным, и талантливым. Ты был актером. Для нас это не звучало как профессия. Нет! Это слово означало призвание, поэзию, мечту. Поэтому-то на твоих репетициях бывало так много девушек.