Она — девушка в белом платье, а Дэв — тот мужчина. Но он уже не только смотрит, он стоит перед ней на коленях, прижав руку к сердцу, голубые глаза полны мольбы: «Ты одна мне нужна, моя дорогая, моя обожаемая Ньевес… Только ты, моя ненаглядная… все эти годы я любил одну тебя, но понял это лишь сейчас… та так красива, любовь моя, моя Ньевес». А Элизабет хватала его за руку, пытаясь оттащить прочь, и тогда он грубо отталкивал ее, и она падала на пол, но он ее не замечал, не слышал ее рыданий, он не сводил глаз со своей драгоценной Ньевес…
И другая сцена.
Она и Дэв стоят, обнявшись, у окна и смотрят, как от крыльца отъезжает нагруженная чемоданами машина.
Элизабет навсегда покидает остров. Дэв произносит:
«Скатертью дорога», — и, повернувшись к Ньевес, говорит: «Прости меня, дорогая, что я не сразу понял: я всегда любил одну тебя». И заключает ее в объятия. Тут раздается музыка, и он ее целует…
Сонно вздохнув, Ньевес открыла глаза. Вот как должно быть. Но почему тогда все иначе? Как Дэв не понимает?
И вдруг ее осенило.
— Это потому, что он не знает! — произнесла она вслух. — Конечно! Он не знает, что я его люблю. А если не знает, то что ему остается делать?
Так происходило во всех романах, которые она читала дюжинами. Герой и героиня всегда любили друг друга, но не знали об этом…. во всяком случае, узнавали только на последних страницах. И всегда герой, держа героиню в объятиях, произносил: «Почему ты не сказала мне раньше, любимая?» Причина же заключалась в том, что героиня была совсем юной… ее ровесницей… и такой же застенчивой.
— Нужно ему сказать!
Ньевес была потрясена, как просто все оказалось.
Все дело в том, что он не знает! И нужно побыстрее ему сказать. Но сначала привести себя в порядок.
Она взлетела вверх по лестнице. Кинулась в душ.
Потом вытерлась насухо, припудрилась тальком, надела свежее белье и самое нарядное платье. Затем принялась расчесывать щеткой волосы, пока они не заблестели, пощипала щеки и покусала губы, чтобы они стали яркими и соблазнительными. Жаль, что тетя Хелен не разрешает ей пользоваться косметикой… Этому учили в школе, но только в последнем классе. Зато у тети Марджери ее полным-полно…
Перед Ньевес стояли баночки и коробочки, кисточки и тюбики, кремы и гели — все, о чем только можно мечтать.
Руки у нее дрожали, и тушь для ресниц попала в глаз, ручьем потекли слезы, и пришлось пойти умыться.
Зато вторая попытка оказалась успешнее. В увеличительном зеркале ресницы и впрямь были длинными… пожалуй, надо наложить погуще тени. И чуточку румян на щеки… Помедлив над целой батареей тюбиков с губной помадой, она выбрала светло-розовую, которая оказалась липкой, но придала ее пухлым губам соблазнительный блеск. Вот это да! Она и в самом деле хорошенькая. Никто не станет этого отрицать.
И, наконец, перенюхав множество пузырьков, она выбрала тот, на котором было написано «L'Air du Temps». Затем, любуясь собой, сделала пируэт перед большим зеркалом. Что такого есть у Элизабет Шеридан, чего не было бы у нее, если не считать нескольких сантиметров роста и почти тридцати килограммов веса?
Нужно, чтобы Дэв побыстрей ее увидел. Вот он удивится!
Она знала, что он в доме на пляже. Сказал, что будет там работать. Она приготовит ему сюрприз. Откроет дверь и встанет на пороге, а он повернет голову и…
Ее мечты прервал шум подъехавшей машины. Она кинулась к окну — это был он!
Ньевес бросила последний отчаянный взгляд в зеркало и пулей помчалась вниз. Когда она почти спустилась, Дэв выходил из гостиной. Он поднял голову и увидел ее. Она остановилась, положила руку на перила и, выдержав эффектную паузу, с загадочной улыбкой стала неторопливо спускаться по ступенькам, рассчитывая его удивить.
— Привет, моя радость, — сказал он. — Не видела случайно Элизабет?
Ньевес застыла на месте.
— Нет.
Услышав ее обиженный голос, он повернул голову и теперь разглядел ее как следует.
— Что ты с собой сделала? — спросил он, на самом деле удивившись.
— Ты находишь, что я изменилась? — спросила она игриво.
— Ты стала похожа на позолоченную лилию.
Толком не поняв, что это означает, она решила счесть эту фразу за комплимент.
— Ну что, по-твоему, я хорошенькая?
— Я всегда тебе об этом говорил.
— Да, но..'.
— Что «но»?
— Я хочу сказать… по-настоящему хорошенькая.
— Очень хорошенькая.
Он улыбался, голос звучал ласково. Она просияла.
Все шло прекрасно… Но вдруг он повернулся к ней спиной.
— Ты куда? — В ее голосе звучала паника.
— Я ищу Элизабет. — Он открывал двери и заглядывал в все комнаты.
— Для чего?
— Она пошла поговорить с Луисом Бастедо.
Ну и что? — подумала Ньевес. А я? Почему он не глядит на меня? Она нахмурилась. Заметив это, Дав небрежно спросил:
— В чем дело, моя радость? Не с кем поиграть?
— Не смей обращаться со мной, как с ребенком! — Ее побагровевшее лицо стало таким злым, что он отпрянул назад. — Я больше не маленькая и не хочу, чтобы меня, погладив по головке, отсылали прочь! Меня тошнит от этого!
Так вот почему она разоделась. И накрасилась.
Такое платье подошло бы пятнадцатилетней девочке, подумал он, осознавая справедливость ее слов. Невинный вырез и рукава фонариком… В ее глазах застыло настоящее отчаяние.
— Я никому не нужна, — горько пожаловалась Ньевес. — Все бегают за ней…
— Не огорчайся, моя радость… Я думал, ты болтаешь с миссис Хокс.
— Она с Серафиной. Теперь они все время вместе.
Даже им я не нужна. — В шоколадных глазах стояли слезы. — Я здесь никому не нужна….
Бедняжка, подумал Дэв. Ревность и уязвленное самолюбие. Черт бы тебя побрал, Дейвид…
— Хочешь, поищем Элизабет вместе?
Нет, не хочу, взбунтовавшись, подумала Ньевес, хочу, чтобы ты искал меня. Меня! Почему ты не смотришь на меня, не хочешь замечать? Нужно показать ему, что она уже не ребенок. Показать, что она женщина..