- Дэв.., о, Дав!
Таксист опустил сумку Ньевес у ее ног.
- С вас тридцать фунтов.
Ньевес, вся в слезах, замешкалась, и Дэв сам взял у нее свернутые трубочкой банкноты и расплатился с шофером, прибавив щедрые чаевые.
- И доброй вам ночи! - ухмыльнулся тот в ответ.
В большом холле, где с потолка свисала прекрасная, но давно не чищенная уотерфордская люстра, Дэв Локлин достал носовой платок из кармана брюк.
- Возьми.., сегодня и так сыро.
Но Ньевес никак не могла выпустить из рук его рубашку, мокрая щека прижималась к его груди.
- Я должна была приехать, Дэв. Непременно! Мне больше ничего не оставалось.., о, Дэв, как же мне было плохо!
Дэв приподнял ее лицо за подбородок и вытер слезы носовым платком.
- Ладно... Ты все мне потом расскажешь. Действительно, должно было случиться что-то ужасное, чтобы ты сбежала оттуда.
- Да, там было жутко. Ты просто не представляешь себе.
- Нет, но надеюсь, что ты мне расскажешь.
Ньевес шмыгнула носом, с обожанием вглядываясь в смуглое испанское лицо с ярко-синими ирландскими глазами.
- Я затем и приехала.., я знала, что должна...
- Тогда пошли. У меня есть кофе и сандвичи.
- Чудесно! В самолете еда была жуткая! Неужели люди это едят?
- Небогатые люди едят. Ты ведь никогда не видела, как живут другие люди, верно?
Лицо Дэва озарилось улыбкой, и Ньевес засмеялась с облегчением. Он не сердится. Он, как всегда, добрый и надежный.
Она с беспокойством взглянула на него.
- Тебе звонили из Мальборо?
- Да. Три раза.
Ньевес покраснела.
- Наверное, они беспокоятся...
- Конечно. Когда скромная и робкая девица вроде Ньевес Боскомб вдруг решает совершить побег, да еще рейсовым самолетом - станешь беспокоиться. И гадать, почему она это сделала.
Ньевес опустила голову.
- Я просто не представляла, что еще можно сделать.
- Давай позвоним им и скажем, что ты здесь.
А потом расскажешь мне, почему.
Он ввел ее в большую комнату со следами былого великолепия, где мебели было немного, а в большом камине горел огонь. Комнату освещала единственная лампа над большим, в порезах и пятнах, столом, на котором стоял кинопроектор и лежали сотни футов 35-миллиметровой пленки. Ньевес кинулась к столу, восклицая:
- Дэв! Это последнее, да?
- Да. Я как раз занимаюсь монтажом - вернее, пытаюсь. Когда Касс не отрывает.
Ньевес выглядела смущенной.
- Прости, - прошептала она. Затем она подошла к камину и встала к нему спиной, растирая соблазнительную попку, занемевшую от долгого сидения.
- А Лоуренс? Куда он делся?
- Он на Сотбис. - Дэв наливал кофе из помятого серебряного георгианского кофейника в треснувшую чашку рокингемского фарфора.
- Ой, Дэв, у тебя так скоро ничего не останется!
- Кроме самоуважения, - усмехнулся он, показав белые крепкие зубы. Ну, оставь это.., смотри, вот сандвичи, которые Томас для тебя приготовил.
Сандвичи представляли собою толсто нарезанные куски жареного мяса с еще более толстыми ломтями хлеба. Ньевес не могла оторваться от них.
- М-м-м-м, как я люблю Томасовы сандвичи.., в Мальборо никогда не делают таких. - Голос и лицо ее были по-детски восторженными. - А как я люблю Килмарран! Это всегда было мое самое любимое место после Мальборо. На ее лицо набежала тень. - А теперь самое любимое... Теперь я ненавижу Мальборо! Ненавижу!
Дав поглядел на нее из-под невероятно длинных и загнутых, как у женщины, ресниц.
- Расскажи, - сказал он мягко, наливая себе кофе.
И вдруг понял, что голоден, что целый день ничего не ел. Когда он работал, то забывал о еде. - Не может быть, что все так плохо.
- Ужасно! - с жаром воскликнула Ньевес. - Ты просто не знаешь...
Дверь открылась, и появился крошечный человечек в старинном костюме дворецкого.
- А, так она приехала!
Ньевес оставила сандвичи и кинулась с распростертыми объятиями к Томасу.
Он обнял ее, похлопал по плечу.
- Убежала, да? - спросил он хриплым голосом.
- Только ради тебя, Томас, ради тебя.
- Обманщица! Но меня ты не проведешь так, как ему это удается! - И он мотнул головой в сторону мирно жевавшего Дэва.
- Спасибо за сандвичи, - попыталась задобрить его Ньевес. - Я как раз говорила Дэву, что никто больше не умеет таких делать.
- Ничего не скажешь, умею, - ответил Томас, сердито взглянув на Дэва. - Жаль, что мы не закололи для тебя откормленного тельца, мисс. - Он ущипнул ее за подбородок темными от въевшейся сажи пальцами. - Я разостлал постель в Голубой комнате, - обратился он к Дэву. - Простыни разрозненные, но почти не сырые!
Ньевес печально осмотрелась кругом. Голые, в пятнах, выцветшие стены, обитые когда-то красным Дамаском, поврежденные сыростью, со светлыми пятнами на месте висевших когда-то картин. Потолок с орнаментом лишился люстры, с него свисала голая, без абажура, лампочка. Дом погибал от отсутствия денег. Ньевес вздохнула, глаза ее наполнились слезами.
- 6 Дэв. Каждый раз, как я приезжаю, оказывается, что ты продал что-то еще. Мне так больно, что Килмарран такой ободранный.
Исчез не только портрет прапрабабушки Дэва (с отцовской стороны) работы Лоренса, но и портрет прапрабабушки (по материнской линии) кисти Гойи. И серебряные канделябры, и резной орнамент со стен...
- Почему же дедушка не оставил тебе денег? - горевала она. - А все досталось ей...
Дэв посмотрел на Томаса.
- И из-за этого мы все потихоньку распродаем! - горько сказал Томас. Твоя покойница-мать никогда бы не простила тебе этого! Всю красоту, что она привезла с собой из Испании, когда стала невестой твоего отца, и даже ружья дедушки Тирни! А конскую упряжь! - Томас всплеснул руками, как будто собирался сложить ладони для молитвы.
- Я не охочусь, - сказал Дэв. - И не могу себе позволить держать лошадей.
- А что с домом? Скоро ты скажешь, что не можешь себе позволить содержать его! Локлины живут тут более трехсот лет, даже солдаты Кромвеля не могли разрушить этот дом, а ты позволяешь ему рассыпаться в пыль!