И ни один человек не сказал, что это, должно быть, обыкновенная служанка, нарядившаяся в платье хозяйки и притворяющаяся французской графиней.
Когда какой-то прыткий юнец попытался опередить Криспина, тот ловко подставил ему подножку, и юнец неуклюже свалился на паркетный пол.
— Прошу прощения за мою неловкость, — пробормотал Криспин, перешагивая через юнца, не замедлив шага.
Она его ждала и даже не вздрогнула, когда он властно схватил ее за локоть и тихо проговорил:
— Интересно, ваша хозяйка выгонит вас за этот безрассудный маскарад?
Она прикусила нижнюю губу, глядя на него скорее лукаво, чем встревожено.
— Нет, не выгонит, но может отшлепать.
— Неужели она бьет вас? — не поверил ей Криспин. С его точки зрения, было бы просто преступлением причинять вред такому роскошному телу.
— Нет, даже когда я этого заслуживаю, — со вздохом призналась она. — Но когда я уж очень расшалюсь, она отправляет меня спать без чая с печеньем.
Соблазнительные картинки, иллюстрирующие слова «очень расшалюсь», вихрем пронеслись перед мысленным взором Криспина. Он еще крепче сжал ее локоть и отвел подальше от любопытных глаз к занавешенному окну.
— Кто вы? — требовательно спросил он, поворачивая ее лицом к себе.
Теперь, когда они оказались наедине, она уже не была такой смелой. Когда он прижал ее к стене, перья на ее полумаске задрожали.
— Вы же знаете, кто я…
— Служанка мисс Дарби, — закончил за нее Криспин. — Тогда я принц-регент. Кто вы на самом деле?
— Меня зовут Софи, — прошептала она.
— Софи, — эхом повторил он и неожиданно прильнул к ее губам.
Она обхватила его голову, но не для того, чтобы оттолкнуть от себя, а наоборот, чтобы притянуть к себе еще ближе.
— Софи, — повторял он, целуя ее полуоткрытые губы, и это имя звучало для него самой чудесной музыкой на свете.
Криспин с трудом оторвался от ее губ, чувствуя, что внезапное возбуждение грозит выйти из-под контроля.
— Как вы меня узнали? — спросила она, глядя на него васильковыми глазами сквозь миндалевидные прорези полумаски. — Как вы поняли, что графиня — это я?
Несмотря на свои благие намерения, Криспин не мог оторваться от нее и гладил пальцами ее нежный подбородок.
— Я искал вас всю жизнь и узнал бы где угодно и когда угодно.
Охваченная внезапным смущением, которое показалось ему таким же обворожительным, как и предшествовавшая ему смелость, она опустила голову и тихо проговорила:
— Похоже, я недостаточно убедительна в роли графини.
— Наоборот! Вы неподражаемы! Будь мы в театре, я бы изо всех сил кричал вам «Браво!».
Она медленно подняла голову.
— Что вы сказали?
— Я сказал, будь мы сейчас в театре, я бы кричал «Браво!»… — Он внезапно умолк, с тревогой наблюдая за тем, как бледнеет ее лицо. — Что случилось? Что с вами?
— Вы! — ахнула она, делая шаг назад.
Он двинулся вслед за ней, озадаченный внезапной переменой в ее поведении. Незаметно для себя они оба вскоре оказались среди гостей бала. На них стали обращать внимание.
Софи ткнула в него дрожащим пальцем, и ему не понадобилось много времени, чтобы понять по ее разгневанному взгляду, что эта дрожь была вызвана не страхом, а негодованием.
— Я вас знаю! — звонко сказала она. — Вы один из тех подонков, которые в театре швыряли в меня гнилыми овощами!
С этими словами она сорвала с себя полумаску, открыв лицо ему и всем собравшимся гостям. У Криспина упало сердце — он, наконец, вспомнил, где видел это прекрасное лицо.
В компании таких же беспутных молодых людей, как и он сам, Криспин неоднократно терроризировал город по выходным. Обычно их хулиганские выходки ограничивались скандальной неуплатой за выпивку или сталкиванием зазевавшихся прохожих в конский навоз на мостовой. Но в одну злополучную пятницу, когда все они уже успели хорошо выпить, их компания зашла во второразрядный театр, располагавшийся на Друри-лейн.
Когда на сцену вышла Софи, он был просто очарован ее красотой. Но потом, когда она открыла свой прелестный ротик, первое впечатление было безвозвратно испорчено.
Ее монолог, произнесенный монотонным деревянным голосом, вызвал у публики взрыв смеха. В зале раздался нетерпеливый свист. Один из его приятелей неожиданно сунул ему в руку гнилой помидор, и Криспин не раздумывая, швырнул его на сцену. Ему стало не по себе, когда он увидел, как по прекрасному личику актрисы потек помидорный сок с кусочками гнилой мякоти. В это мгновение Софи посмотрела прямо на него. Она была смертельно бледна, а в глазах стоял упрек, совсем как сейчас.
— Вы бросили в меня помидор!
Он невольно поднял руки, словно защищаясь от ее гневной атаки.
— В тот вечер я был пьян, иначе я бы давно все вспомнил!
— Ну конечно, — презрительно фыркнула Софи, — вы же искали меня всю жизнь! Вы бы узнали меня всегда и везде! Вот только не в тот вечер, когда вы вместе со своими приятелями забросали меня гнильем и вынудили бежать из города.
Он покачал головой, не в силах отрицать очевидное.
— Вы должны признать, что действительно оказались плохой актрисой.
Она гневно ахнула.
— Но лучше быть плохой актрисой, чем отвратительным мужчиной!
С этими словами она схватила с подноса бокал шампанского и выплеснула его содержимое прямо в лицо Криспину. Потом развернулась и решительно вышла из зала, оставив после себя тихие возгласы удивления и приглушенный шепот.
— Любовная ссора, — пробормотал Криспин стоявшему рядом с ним гостю, вытирая лицо галстуком. Тот сочувственно и понимающе кивнул.
К тому времени, когда ему удалось окончательно протереть глаза, изысканная графиня д'Арби исчезла так же внезапно, как и появилась.
Когда музыканты заиграли еще один венский вальс, Коннор схватил Памелу за руку и потащил в середину зала. Уж если быть дураком в глазах всего лондонского общества, так теперь, держа в объятиях Памелу.
— Куда это мы идем? — встревожено спросила Памела. У Коннора был такой вид, словно он готовился к убийству.
— Сейчас мы с тобой будем танцевать, — сердито прорычал он, — но если я буду наступать тебе на ноги, то вини в этом только себя.
Он положил одну руку ей на талию, другой взял ее руку в перчатке и чуть притянул к себе. Когда он повел ее в танце, множество любопытствующих пар тоже начали вальсировать. На какое-то мгновение ей показалось, что они в постели. Их глаза были устремлены друг на друга, тела ритмично двигались в такт музыке.
Но тут он наступил ей на ногу!
— Ой! — вырвалось у нее.
— Только не говори, что я тебя не предупреждал, — мрачно проговорил Коннор и чуть не задел соседнюю вальсирующую пару.
Очень скоро стало ясно, что они представляют опасность не только для себя, но и для окружающих. Памела откровенно смеялась тому, каким плохим танцором оказался столь ловкий и грациозный в других делах горец.
Потом остановилась и сказала:
— Давай потанцуем потом, наедине, когда нам никто не будет мешать.
Ее многообещающие слова вызвали у него улыбку. Вместо того чтобы отпустить, он прижал ее к себе еще теснее. Памела была бы рада навсегда остаться в таком положении, но тут музыка смолкла, и все пары вокруг них стали расходиться.
В этот момент раздался звучный голос лакея с ноткой некоего триумфа:
— Его светлость герцог Уоррик!
Толпа гостей разом повернулась к входу, где появились два крепких молодых лакея. Они несли инвалидное кресло, в котором, подобно султану или какому-то древнему королю, восседал герцог.
— Вот уж кто пытается переиграть всех, — пробормотала Памела, бросая на Коннора настороженный взгляд.
Тот фыркнул в ответ.
— Удивляюсь, как это он не переодел лакеев ангелами, возвещающими его появление фанфарами.
Вместе с другими гостями они наблюдали, как лакеи несли его в кресле через весь зал и потом осторожно поставили кресло на пол. Следом за ними шли еще два лакея, слегка сгибаясь под тяжестью какого-то высокого предмета, задрапированного бархатом. Гости с любопытством вытягивали шеи, пытаясь увидеть герцога-затворника и разглядеть происходящее во всех подробностях.