— Э, ты ж не в ту сторону… — окликнул Дмитрий.
— В одно место зайдем, уточню кое-что.
Уточнить требовалось: поставит Зайцев обещанную опохмелку или так и маяться с чугунной башкой?
Пришли на стройплощадку, в голубой, а ночью темный, как омут, вагончик. Встретил их сторож, как родных. И видимо, сбылась частично похмельная мечта, чего-то они выпили. Дмитрия не очень-то приглашали — самим мало. И потому, что выпивки было мало, облегчения не получилось. Наоборот, закопошилась на донце шитовской души беспредметная обида на кого-то за что-то. Словами ту обиду и не выразить, только разве матерными. Но в общем и целом так: покуда в полной силе и здоровье на шахте вкалывал, то и всем был нужон, а теперь организм тоскует, выпивки нету, никто ветерана Бориса Шитова не уважает… Неясная обида быстро разбухала в злобу. На кого? Может, на судьбу, что ли. Но судьбе в морду не дашь. А Зайцев вот он сидит, щерится, гад такой…
Наверное, теперь и сам не упомнит, чего они с Зайцевым не поделили. Из-за малости, поди, завелся Шитов «с пол-оборота», показался друг недавний злейшим врагом. Дмитрий зевал, ждал, когда их ругань кончится. А ругань перешла в драку, рассыпались дробно костяшки домино, затрещал и покосился стол. Коренастый Зайцев подмял обидчика, сцепились они на истоптанном полу среди окурков и ошметков засохшей глины, орали, бранились, а молодой здоровый парень нерешительно топтался возле. Дмитрий знал, как беспричинно звереет отец во хмелю, что в нем причина свалки.
Зайцев явно одерживал верх, отец бессильно матерился под ним. И взыграла у парня семейная амбиция: наших бьют? Не размышляя, кто тут виноват, схватил Дмитрий что под руку подвернулось— железный гвоздодер и ударил неприятеля по ребрам. Зайцев застонал, скорчился. Шитов вскочил на ноги, наткнулся на сына, рявкнул: «Пошел отсюда!» Дмитрий вылетел из вагончика легче пуха. Не видел он, как отец занес над головой Зайцева кайло…
Короткий вскрик… и все стихло. Вышел отец. Его трясло. Дернул за рукав: «Айда». Вышли к жилому дому.
— Стой! Вот этот подъезд, иди на самый верх… Семнадцатая квартира, понял? Вот ключ. Гляди, чтоб все было по-тихому. Зайдешь, в комнате на столе мой портсигар. Забери и мотай обратно.
— Зачем? Я не пойду.
— Но-о, поговори мне! Пошел! Чтоб по-быстрому!
— А как увидят?
— Никого нету. Иди!
Не могли же они знать, что у беспечного Зайцева квартирный замок давно неисправен, сам-то приноровился, да и то с трудом отпирал. Дмитрий двигал ключом в обе стороны, дергал дверь — ни в какую! Услышал снизу шаги, голоса, выдернул ключ, хотел бежать — а куда бежать-то?.. О чем-то его спрашивали, что-то отвечал, страх затая…
Отец ждал за углом. Выслушал, выругал, и пошли они в магазин. Пробыли там до полуночи. Почти не разговаривали. Отец сидел, съежившись, в углу. Дмитрий догадывался, что случилось в вагончике: иначе откуда ключ, почему собственный портсигар надо красть?
Приходили две машины с молоком. Шитовы разгрузили фляги и ушли, замкнув магазин. Отец снова потащил к тому подъезду. Но Дмитрий, натерпевшись страху, уперся: «Не пойду, хоть убей!» Постояли, решились и пошли вдвоем. И опять ничего не получилось, только намертво засадили ключ в скважине — ни отпереть, ни вынуть. Почудилось, что кто-то сюда прется — в страхе заторопились прочь.
— Обо всем молчи, понял? — велел отец. — Молчи! И будет порядок.
Вспоминать тот вечер жутко и стыдно. Борис Шитов заслоняется от жути убогой ложью: «Ничего не помню…»
„Как оно выстрелило?."
Дело это с самого начала было ясным. Очевидную вину свою преступник и не отрицал. Только хмуро, натужно, вроде бы искренне, недоуменно говорил: «Сам не знаю, как оно выстрелило…»
Я вчитывался в материалы уголовного дела, беседовал с потерпевшими, некоторыми свидетелями, с обвиняемым. Старался понять, почему же все-таки «оно выстрелило»? Как здоровый, нормальный рабочий человек довел себя до тяжкого преступления? В каком душевном состоянии выстрелил в человека, тоже работающего на своем посту, против которого, по собственному утверждению, «зла не держал»?
Вот как «оно выстрелило».
Обиженный
Сорок лет прожил он на свете — умный возраст. И поумнев, пришел он к выводу, горькому, как полынная настойка, и форсистому, как татуировка: нет в жизни счастья. А почему? Ясно почему — несправедливости много в жизни этой проклятой. Столько вокруг людей, и от каждого, от всех жди каких-нибудь вредностей. Ну, разве что три-четыре кореша еще ничего мужики, можно им душу приоткрыть за бутылкой. А без бутылки так и с этими поговорить вроде не о чем. И незачем. Оно ведь так: есть у тебя деньги — все в друзья набиваются, а кто знает, что на уме держат… Если по правде, без дураков, так хороших, правильных людей только в кино показывают. А в натуре — корчат из себя: мы, мол, трудящиеся честняги, пьем только в праздник, законы не задеваем. Липа оно все.