И вот заявился хмельной Орлов — то ли гость, то ли хозяин здесь. Повадка-то куда как хозяйская: требует себе пожрать, а девчонкам велел уматывать. Катя быстренько собрала ужин, а сама в коридор, надела пальто…
— Куда? А ну садись, разговор есть.
— Я за милицией. Вот твоя расписка: «…если я вновь вернусь в квартиру, вызывайте милицию».
Не вышло разговора. Катя отдала ему сто рублей. Он уехал. Но знала Катя, что недолгой будет передышка… Господи, когда это кончится?!
Кончилось
23 января Катя заступила дежурить в ночь. Обошла больных, раздала лекарства. Затихали в палатах голоса, больные погружались в сон. Тепло, чисто, спокойно. Катя села к столику дежурных, задумалась.
Орлова нет в селе, но ощущение свободы не возвращалось к ней. Надолго ли хватит ему сотни рублей? И все начнется сначала. Но по-прежнему жить она не могла, не хотела. Она вышла на крыльцо больницы. Ночь не по-январски теплая. В поле ночная тишина.
Окна ее квартиры светятся, Олег дома. Сбегать бы на минутку, глянуть, поужинал ли сын. Да не оставишь больницу.
Спит больница. В углу прикорнула ночная нянечка. Дежурная сестра спать не должна, она здесь сейчас за всех, за все в ответе.
Из женской палаты стон слышен. Зашла.
— Клава, ты что?
— Болит, Екатерина Тимофеевна, покою не дает.
— Таблетки тебе такие хорошие прописаны, боль уймется. Спи, Клава, спи.
Когда же уймется боль медсестры Екатерины Тимофеевны?
Олег в десятом часу вечера вернулся домой от товарища. Ступил в коридор и сразу понял: отец здесь. Пахло табаком, перегаром, чем-то жженым. Ладно еще, что мама на дежурстве, а то опять началось бы… Олег хотел проскользнуть в свою комнату. Но вспыхнул свет. Отец хмелен, как всегда. В руках у него ружье…
— Где мать?
— Дежурит.
— Та-ак. Стой, ты куда? Сядь. Видишь ружье? Заряжено. Понюхай, чем пахнет, — поднес к лицу сына стволы. Из двух черных отверстий пахло железом, ржавчиной.
Отец сел на диван, положил двустволку на колени. Лицо с оттенком серым, как у покойника. От носа — две брюзгливые складки. Глаза угрюмые, вечно недовольные. На столе две бутылки коньяка. Одна не распечатана, вторая недопита.
— Ее убью, — бормотал отец. — Потом себя убью. Милиция сунется — перестреляю.
Был он не очень пьян, но дик больше обычного. Олегу стало противно, страшно, хотел уйти, не видеть серого лица, одичалых глаз…
— Куда?! — встрепенулось ружье.
— К себе. Спать хочу.
— А, ну иди. Ложись спать. И чтоб ни звука, понял! А то я выстрелить могу.
Плеснул коньяка в стакан, выпил. Лег на диван. Ружье в руках, стволы в дверь глядят. Олег под прицелом черных ружейных зрачков прошел в свою комнату, прикрыл дверь. Лег. Как предупредить маму, чтоб домой не вздумала зайти? Убьет ведь! Может, допьет коньяк — уснет, и тогда надо бежать, сказать маме. Олег прислушался. В комнате молчание. Уснул отец, можно идти? Олег поднялся, приоткрыл дверь — на диване шевельнулись стволы… Не спит. Караулит. Надо выждать…
Ночь глубокая, тьма. Даже собаки на селе не лают, спят. Олег дремал. Привиделось ему недоброе что-то: черные ружейные зрачки следят, ищут… серые лица, опасность, жуть… Проснулся. Так это сон был? Но там, за дверью, наяву черные зрачки ружья… Там тихо. За окном темнота. От форточки веет холодком. Эх, как сразу не догадался!
Олег влез на подоконник, протиснулся в форточку. Как был раздетый, побежал к больнице.
Орлов пробудился от скрипа дверного;
— А? Кто? Олег? Ты куда?
— В школу пора.
— A-а. Рано еще, спи.
— Поспишь тут…
Сын оделся, выбежал на улицу. Орлов, таясь за косяком окна, проводил его взглядом: в школу бежит, не в больницу. Скоро с дежурства придет Катя.
Налил коньяку, выпил. Взвел ружейные курки. Сперва ее, потом себя… Как оно будет? Приставил дула к груди, налег. Дотянуться, нажать курок, и все, хана… Представил себя вот здесь, на полу, в крови. Сладкая жалость к себе томила, выдавливала слезу. Горько будет каяться село Петрокаменское, что погиб Николай Орлов во цвете лет, не понятый черствыми людьми, затравленный милицией, женою преданный…
Некоторое время смаковал трагическую картину. Железо стволов неприятно давило в грудь, отвел ружье: не время стрелять в себя. Сперва жену. Налил еще в стакан. Сейчас придет Катя.
Она дозвонилась наконец деверю, брату мужа, тоже петрокаменцу.
— Павел, скорей приходи, Николай пьян, ружье у него откуда-то, грозит меня убить!