Пригнувшись к машине, глядя исподлобья, Ельников кивнул — он узнал Извольского, видел его на суде. Но там Извольский был бледен, подавлен, плакал даже. Теперь, похоже, совсем оправился. Улыбка бодренькая, этакая свойская и в то же время настойчивая… как у «толкача», который хочет отхватить сверх лимита дефицит. И повадка та же: руку на дверцу как бы случайно положил и придерживает, не сядешь в машину.
— Простите великодушно, Николай Викторович, вы не у Алексеева были? Ах, такое горе, такая у нас с ним трагедия!.. Скажите, как его самочувствие?
— К сожалению, намного хуже, чем у нас с вами.
— Я много раз заходил, хотел лично высказать соболезнования… Но эта старая ведьма… — У Ельникова дрогнула щека, Извольский заметил, поправился: — Эта старушка никого не пускает. Но у вас, я вижу, контакт наладился?
— Зачем вам доктор Алексеев? — прямо спросил Ельников.
— Ах, Николай Викторович! Как никто другой, я способен прочувствовать его муки! Так хочется его поддержать, и морально, и, если нужно, материально… Фрукты вот ему нужно кушать, а их у нас, знаете, нелегко достать. Скажите, как он? Ему лучше? Ужас! Мы потеряли самое дорогое — наше будущее, сыновей! Вы ж понимаете, вы сам отец, ваш Олежка такой…
— Извините, мне надо ехать, — Ельников решительно раскрыл дверцу. — А вы не ходите к Алексееву, не смейте ходить. Слышите?
10
Лишь в середине мая Петр Федорович поднялся на ноги. Филипповна водила его по комнате вокруг стола. К концу мая уже и сам, с тросточкой, в погожий день долго спускался по лестнице, под надзором все той же Филипповны — посторонней помощи он совестился — выбирался на улицу.
Уговаривали ехать на курорт, на юг, принимать ванны. Возражал: «Дома стены помогают». Главный врач больницы схитрил: сам принес и вручил путевку, при этом- расхваливал курорт, что там просто-таки чудеса происходят, инвалиды исцеляются, и что достать путевку — тоже чудо административной оперативности. И Петр Федорович согласился, чтобы не огорчать доброго главврача.
В самом деле, южный курорт вернул ему здоровье — что возможно было вернуть. Приехал и на другой же день явился в свою больницу, без тросточки, загорелый, лицо как фотонегатив — темное, а волосы белые-белые. Коллеги радовались, во-первых, так веег-да радуются врачи каждому выздоровевшему. Во-вторых, что вернется к ним опытный терапевт. Однако лечащий врач, флегматичный старичок-невропатолог, на все лады осмотрев и ощупав бодрящегося Петра Федоровича, велел. продолжать процедуры, продлил больничный лист. Петр Федорович обижался, уверял, что ему сейчас нужна разминка, работа хотя бы неполный день. Невропатолог приводил свои резоны, убеждал окольным путем, аналогиями:
— А я ведь, Петр Федорович, все еще в подвале живу. Да-с, представь себе, все еще. Наш дом второй год на капитальном ремонте. Хотели ремонтники как лучше, а вышло как хуже. Они, видишь ли, в свое время обязательства громкие приняли: сварганить капремонт досрочно. Ну-с, выполнили, доложили и отметили. Прекрасно. Только в дом въезжать нельзя. То канализация вдруг подвал затопит — трубы из-за поспешности не сменили, то водопровод где-то там заткнется сам собой, то полы в дугу изогнутся. Полгода доделывают. А жильцы кто где ютятся, ждут.
— Надо же куда-то идти, добиваться! — тотчас отзывался Петр Федорович. — В горжилотдел или еще куда. У тебя радикулит, тебе нельзя в подвале! Время у меня сейчас есть, схожу вот, поговорю.
— Уж из тебя ходок… Да ты и о себе никогда порадеть не умел.
— Для себя просить неудобно. Надо же — второй год в подвале! Разве можно так!
— Погоди, ты не сочувствуй, а на ус мотай. Не жалуюсь я, для примера говорю: дом шлакоблочный, и то спешка ему боком выходит. Ты у меня на капремонте— могу ли тебя досрочно на работу выдать, чтоб после долечивать? Нет, дружочек, не просись. Когда забегаешь, как до болезни, вот и отпущу с больничного с чистой совестью. А пока — покой, да-с.
— Покой — это не для меня, вредно мне его принимать в больших дозах.
— Кто из нас лечащий врач? Я? Вот я и определяю дозу.
Подобные споры возникали между ними не раз. Невропатолог славный был старик, а с хорошими людьми Петр Федорович спорить не любил. Смирился, брал продленный больничный лист и шел домой. Шел, обязательно обходя стороной лежавший на его пути сквер, тот самый сквер, где убили Витю… Петр Федорович выполнял указания лечащего врача: нужен покой. Чтобы скорее вернуться к работе и опять беспокоиться, волноваться за чье-то здоровье, чью-то жизнь.
Стояла июльская теплынь. Набегали веселые дожди, поливали зелень, умывали улицы, дома и так же быстро уносились, предоставив солнцу снова сиять и греть. Ранними погожими утрами Петр Федорович ходил на площадку соседнего детского сада. В этот час здесь нет воспитателей, еще спят у себя дома ребятишки— никого на песчаных дорожках, скрытых акациями. Петр Федорович снимал пиджак, аккуратно клал на ребячью скамеечку. Пытался бежать по дорожке. Минуту передохнув — еще раз, еще. Поглядывал на часы, чтоб не застали его за смешным ковыляющим беганьем. Ноги надо разминать, приучать, чтоб слушались, подчинялись. Пора, давно пора на работу.