Посетитель вскинул голову, насторожился. Постоял в нерешительности и спросил проходившего мимо сотрудника:
— Пожалуйста, где сидит Крылов?
— Вот, вторая дверь.
Постоял у двери, прочитав табличку, вошел.
— Вы ко мне? — поднял голову Сергей Александрович.
Молчит человек, уставился, смотрит.
— Извините, — сухо сказал наконец и повернулся я двери.
— Гражданин! — удивленно окликнул его Крылов. — Вы что хотели?
— Уже все, что хотел, сделал! — Голос стал твердым, жестким. — Хотел посмотреть на вас.
Теперь Крылов уставился на него. Что за чудак? На душе у него было хуже некуда, но он все же пошутил:
— Так нельзя смотреть — меня за деньги показывают, как в зверинце.
— За деньги? — всерьез переспросил вошедший и раздумчиво добавил: — Так, может, и вправду за деньги?
— У вас много свободного времени, товарищ? — уже нетерпеливо и тоже всерьез спросил Крылов.
— Теперь много, — тяжело вздохнул и добавил: — На партийные собрания не надо ходить, никаких общественных дел…
Что-то подкупающее было в этом красивом и, судя по всему, подавленном человеке.
— Где я мог вас видеть? — прищурился он. — Проходите, пожалуйста, садитесь.
— Да нет уж, спасибо, — и, резко повернувшись, поспешно вышел.
Что за чертовщина?! Опять какая-то загадка, какой-то идиотский детектив… В этот день по графику Крылов должен был дежурить по номеру. Пошел к главному. Увидев распахнутую дверь в приемной, спросил секретаршу:
— Скоро будет?
— Не скоро, на бюро горкома.
— А он? — кивнул на дверь Андреева.
— У себя.
— По горячему следу? — встретил его улыбкой Василий Андреевич. — Хорошо, что не зашли минут десять назад… С вас причитается.
— Когда только я от долгов отделаюсь? За что же?
— Приходил тут один на вас жаловаться. Ну, как водится у опровергателей, целая папка документов, справок, вырезок, выписок… Хотел к вам направить, — рассмеялся он, — да решил выручить, сам отбился.
— А кто он, кто? — нетерпеливо спросил Крылов.
— Чего взволновались, дело ясное, исключен из партии, отец предатель…
— Панченко?! — ахнул Крылов.
— Именно он, Значит, и к вам заходил?
— А, черт возьми… Как же вы могли?! Где он? Где остановился?
— Вот тебе и благодарность! Откуда мне знать… Не собираетесь ли вы…
Не дослушав, Крылов метнулся из кабинета, бросив на ходу:
— Сегодня дежурить не могу, болен.
Он позвал к себе Костю, сиял с полки телефонный справочник.
— Помоги, Костенька, пожалуйста. Возьми где-нибудь такой же справочник. Нам срочно надо найти, в какой гостинице остановился Панченко.
— Он жив?! Он здесь?!
— Да нет, его сын. Вот… — листает он страницы, — гостиницы. Я пойду с начала, а ты, скажем, с буквы «П». Только в интуристовские не звони. Иди. Костя, побыстрее надо, прошу тебя — ни на что не отвлекайся.
Костя ушел, а Крылов начал крутить телефонный диск.
— Гостиница «Алтай»?.. Пожалуйста, в каком номере остановился Панченко?.. Имя-отчество?.. Отчество «Иванович», из Лучанска. Спасибо, — и положил трубку. Смотрит в справочник, бормоча: — «Белград I», «Белград II», тут не может быть… «Берлин»… Вот, «Волга». — Снова крутит диск.
Трудно сказать, сколько он просидел за телефоном: «Не проживает», «Нет такою», «Не останавливался» — и так без конца. И он продолжал звонить с удивительным упрямством, пока не вбежал обрадованный Костя:
— «Ярославская»! — торжествующе потряс бумажкой, — Вот номер его телефона. Самая последняя, черт возьми. С конца бы начать обзванивать.
— Ну молодец! Молодчина, ей-богу. Спасибо, Костенька.
— Фирма марку держит, — с чувством собственного достоинства покинул тот комнату.
А Крылов уже набрал номер:
— Товарищ Панченко?.. Слава богу, я вас ищу, это Крылов, журналист Крылов. Я хотел бы с вами встретиться.
— Мы уже встречались, — хмуро ответил тот, — дел больше у нас нет.
— Но вы же заходили ко мне, значит, хотели поговорить.
— Да нет, только посмотреть на вас.
— Ну, что вы в самом деле, это же несерьезно. Я понимаю ваше состояние… Простите, ваше имя?
— Дмитрий Иванович.
— Хорошо понимаю, Дмитрий Иванович, и, поверьте, глубоко сочувствую. Давайте все-таки встретимся. Если не можете в редакции, я к вам приеду.
Помолчав, Панченко нехотя сказал:
— Приезжайте, если вам делать нечего, мне тоже… до поезда еще три часа.
Взяв разгонную машину, Крылов помчался в гостиницу «Ярославская».
Сергея Александровича Панченко встретил сухо, на его расспросы отмалчивался, отвечал односложно, давая понять, что говорить не хочет. Но и Крылов отступать не собирался. С трудом нащупал наконец ниточку, с которой можно начать распутывать клубок, и Панченко разговорился, не очень доверчиво, не вдруг, но разговорился. Отец — подпольщик. Должность бургомистра? — да это же ширма очень удобная: Липань немцы миновали, лишь в соседней Биловке были жандармерия и комендатура, одним словом, условия для работы отличные — и госпиталь в лесу для раненых окруженцев, и отряды партизан формировались в липаньских окрестных лесах, и оружие собирали…
— Но ведь отец был исключен из партии до войны?
— Верно, да вы посмотрите архивы, за что исключен! Был он заврайземотделом. Получил по разнарядке двести килограммов гвоздей, и нет чтобы по всем колхозам равномерно распределить, а дальше хоть трава не расти — пусть хоть под стеклом их показывают, так он одному колхозу отдал, да еще себе десять килограммов выписал сарай чинить. Вот его и исключили за нарушение Устава сельскохозяйственной артели и частнособственнические тенденции. А по сути он был коммунистом, коммунистом и остался. Исключение только, помогло в бургомистры пробиться.
— Выходит, он сам хотел на эту должность?
— Конечно, сам. Задание партии выполнял от организации подполья и партизанского движения.
— Не очень сходится, Дмитрий Иванович. Фамилии каждого оставленного для работы в подполье и сегодня есть а архивах райкомов, горкомов, обкомов. А я проверял в райкоме…
— А я не говорю, что его специально оставили. Разве, например, краснодонцев кто-нибудь оставлял? Да таких примеров тысячи.
— Согласен, но надо доказать, что и данный случай из того же ряда. Нельзя же сбрасывать со счетов решение райкома, я читал его, факты убедительные…
— Не читали вы такого решения! — горячо заговорил Панченко. — Нет такого решения. Вы читали выводы комиссии Прохорова, а она ни разу не собиралась.
— Трудно в это верится. К тому же я и с живыми свидетелями беседовал.
— Вот в это, извините меня, трудно верится. Ни один не скажет, что отец предатель.
— К сожалению, говорят.
— Не секрет, кто говорит?
— Бывшие партизаны. Хижняков, например…
— Хижняков?! — загремел Панченко. — Может, еще Чепыжин или…
— И Чепыжин.
— Да знаете, кто они? — Голос стал грозным. — Вот прочитайте…
— Минутку, сейчас прочту, давайте все же по порядку. Вас-то за что исключили? Сын за отца не отвечает.
— Но меня не за отца — за обман партии. Хитро письмо в наш партком было составлено. «Если при вступлении в партию он сообщил, что отец — предатель, и коллектив все же решил принять его, значит, достойный человек. А если скрыл…»
— А вы что писали?
— Писал как есть — замучен в гестапо.
— Да… Сколько же вам тогда было лет?.
Дмитрий Иванович горько усмехнулся:
— Лет не было. Месяцы. Семь месяцев.
После долгой паузы Крылов спросил:
— Письмо анонимное?
— Нет, авторитетнейший человек написал, заслуженный. — В его голосе нескрываемая боль, — Если бы анонимка, думаю, и разбирать не стали бы, ко мне все с уважением относятся. Я — ведущий инженер, моя группа всегда на первом месте… Да все равно я бы доказал, но… — безнадежно махнул рукой.
— Что же помешало?
— Ваша статья, товарищ Крылов. Теперь и слушать никто не хочет…
Крылов поморщился. Помолчав, спросил;
— Кто автор письма?