Когда Павел раскрыл всю подноготную поступков Ольги и откровенно сказал, почему он так настойчиво разыскивал Игоря, тот некоторое время ошеломленно молчал, переживая и обдумывая услышанное. Потом проговорил голосом немного хриплым, севшим от волнения:
— Как же это я не вмешался, когда следовало? Видел же все. Чувствовал, неладное что-то у нее дома или на работе. Деликатничал, считал неловким навязывать свою помощь. А еще психологом себя считал. Слушай, можешь на меня полностью рассчитывать. Я готов…
— Давай обойдемся без лишних слов. Лучше их заменить действием. А то уже все сроки миновали, и пощады мне от начальства больше не будет. Согласен, если сейчас устроим вашу встречу?
— Конечно!
Павел взял телефонную трубку, набрал четырехзначный номер и попросил, чтобы к нему доставили заключенную Котову. А когда Ольгу привели, он отослал конвоира и сам сел за самый дальний в их большом кабинете стол, стоящий у двери. Его настолько поглотило изучение взятых с собой бумаг, что он как бы совершенно отсутствовал в комнате. Но и при желании обостренный слух Павла не смог бы ничего воспринять. Казалось, двое находившихся возле окна слова не проронили друг с другом. Но минут двадцать спустя, когда Павел поднял голову, то по лицам и Ольги и Игоря он увидел, что план его имел полный успех.
Правда, Ольга оттаивала, становилась разговорчивее, откровеннее очень медленно. Но с каждым днем процесс этот ускорялся. Теперь Ольга сама говорила Павлу Ивановичу:
— Вот здесь-то и при таких-то обстоятельствах я то-то взяла.
И испытывала облегчение, как бы снимая с себя каждый раз еще частицу давившей ее тяжести. Они установили, подробно описали и подкрепили свидетельскими показаниями восемнадцать краж.
Трудная, кропотливая эта работа была необходима прежде всего для самой Ольги. И еще так требовал закон. Потому что признание обвиняемого еще не все. Чтобы положить его в основу обвинения, вину надо доказать.
Немало сил также ушло на розыски вещей. Ольга досконально помнила, где и что брала, в какие комиссионные магазины и когда сдавала или кому из знакомых продавала. Удалось вернуть потерпевшим их вещи на сумму, которая превысила 400 рублей.
А время шло, и Павел понимал, что грозы не миновать.
— Ну ладно, Калитин, я признаю: кое-что полезное в деле Котовой сделано. Что верно, то верно. И не без вашей помощи. Согласен. — Павел пришел по очередному вызову в кабинет начальника. И стоял возле его стола: когда Алексей Михайлович Вазин бывал раздражен, он не предлагал своим подчиненным садиться. — Но сколько можно с одним делом вола тянуть? Да если каждый сотрудник за полгода только одно дельце провернет… Заказная ворюга, а вы с ней возитесь. Призналась? Все. Оформляйте вместе со следователем обвинительное заключение. И баста. Нам уже прокурор строго выговаривал из-за вашей неповоротливости. А тут пожалуйста — гуманизмами занялись. Социально опасная личность! Понятно? И между прочим, суд твоей Котовой, сколько бы ты ни искал свои формы и методы, как бы ни копался в психологии и ни занимался анализами, все равно влепит на всю катушку. Закон есть закон. Заработал — получи.
Павел ушел из кабинета начальства расстроенным. Не тоном разговора, не тем, что Вазин как мог мешал ему в том большом и важном, что он считал своим первейшим долгом, — в борьбе за человека. Нет, огорчало другое. При всех недостатках майора надо было отдать ему должное: солидный опыт милицейской работы помогал ему верно ориентироваться в сложных взаимоотношениях с прокурорскими и судебными органами.
При последних беседах с Ольгой Калитин всячески старался, чтобы она не только осознала — душой восприняла то, что все у нее не позади, а впереди. И встреча с дочерью и та пора, когда радости и горести ее жизни станут совсем обыкновенными, как у других, у всех. А для этого надо сделать так, чтобы суд тоже поверил в ее искренность. И он учтет и ее готовность вернуть все деньги, которые она обязана возвратить, и ее раскаяние, и стремление навсегда, бесповоротно уйти от прошлого. Да, да, суд не может не учесть все эти обстоятельства, когда будет выносить приговор.
— Где там. Не учтет, конечно. Раскаяние раскаянием, но слишком много зла я причинила людям. Пять лет положено по моей статье. И столько же отбуду от первого до последнего звонка, — говорила Ольга.