Засада — операция маложелательная, вынужденная. Проводят ее в исключительных случаях, когда иных путей немедленно задержать преступника найти не удается, а его надо как можно скорее обезвредить, чтобы не причинил нового зла. По тем сведениям, которыми располагал угрозыск, это зло готовилось, вот-вот должно было совершиться. Могло совершиться, а могло и не совершиться. И это в решающей степени зависело от них, сотрудников розыска, от их ума и умения, находчивости и стойкости. И приходилось поэтому кое в чем пойти на риск, стараясь, разумеется, свести его к минимуму.
Обосновывалась четверка в квартире у Насти надолго — наверняка быть тут до утра, если не дольше. Кроме кровати, ветхого стола да расшатанного венского стула, мебели больше никакой не было. Сначала оперативники устроились все вместе в проходной комнате, втроем на столе, тесно прижавшись друг к другу и уступив старшему единственный стул. Но в крохотной, с низким потолком комнатушке, к тому же еще и донельзя грязной, дышать было просто нечем. Плохо, совсем плохо, очевидно, ухаживает за матерью Насти нанятая ею богомолка — старушка из соседней квартиры. Все познается в сравнении. Вот бы сюда, подумал Павел, ведро того самого креозота для дезинфекции. Право слово, воспринимался бы здесь креозотный дух как благостная необходимость.
Через некоторое время Кулешов организовал переформировку. Стол — в дальнюю комнату. На нем будут по очереди парами сидеть «находящиеся в резерве». Здесь можно и пошептаться чуток под мерный храп как ни в чем не бывало заснувшей старухи.
В первой комнате к тому же обеспечивается максимально свободное пространство, что может оказаться обстоятельством весьма не лишним, если при объяснении с ночными посетителями возникнут какие-либо непредвиденные хлопоты.
Что касается венского стула, то его положили набок, и, прислонившись к стене, на нем умудрилась расположиться первая пара «дежурных» — Кулешов и Венедиктов.
Передислокация могла быть признана удачной. Тем более что, на счастье оперативников, во второй комнате, под самым потолком, оказалось малюсенькое окошко — не больше обычной форточки. Пусть едва заметно, но все же оттуда тянуло свежей струей воздуха. Пришлось, однако, мириться с крупными брызгами, которые ветер исправно забрасывал в окно. Каждый раз, когда на лицо или костюм падала капля, мнительному Павлу представлялось, будто с потолка сваливался на него клоп. В этом логовище этих прожорливых насекомых обязательно должно быть тьма-тьмущая.
Обняв Павла, рядом мостился на скрипучей столешнице Сергей Шлыков. До чего устал, бедняга, что, кажется, и здесь намеревается вздремнуть. Так сложилось, что в последние двое суток ему почти совсем не удалось поспать. Что ж, если все будет спокойно, он сумеет немного отдохнуть. Если… Кто его знает, как и когда кончится засада. Сколько же тут им пребывать в молчаливой неподвижности, которая угнетает еще нестерпимее, чем затхлая атмосфера?..
Чтобы не думать об окружающей тяжкой обстановке, Павел заставил себя считать время. Часов в кромешной тьме не разглядеть. А вот звуки, раздающиеся из коридора: кап, кап, кап, — они настолько равномерно разбивают тишину, что вполне можно считать каждый удар капли за секунду. Раз, два, три, четыре… Досчитал до шестисот; черт, всего десять минут прошло, а казалось, миновал целый час. Мысли как-то сами собой переключились на то, что ожидало оперативников.
Все ли предусмотрели? Достаточно ли осторожно действовали, готовя засаду? Не получилось ли так, что те, кого они ожидали, сами, невидимые и незнаемые, наблюдали за ними со стороны? Пошлет ли вперед разведчика осторожная Настя или явится сама? Совсем, Настя, невеселая складывается твоя преступная жизнь. И украсть трудно. И деваться с награбленным некуда. И не спрячет никто. Да и разгуляться на ворованные денежки нелегко — сразу обратят внимание. А кольцо вокруг сжимается… Видно, недаром, и не только от разгульной и тревожной жизни, выглядит Настя на фотографии, которую удалось достать работникам МУРа, чуть ли не пятидесятилетней, хотя ей нет еще и тридцати. Толстые темно-каштановые косы, похоже чужие, уложены вокруг головы. Большие, с прищуром, удлиненные гримом глаза презрительно смотрят на мир. Пухлые губы нарисованы краской сердечком. А по углам рта уже глубокие дряблые складки, резко прочерчена линия двойного подбородка, и во внешних уголках глаз веером разбежались морщины.