И тут же спрашивала Павла Ивановича:
— А как вы считаете?
Луч надежды теплился в ней, и она им жила.
Следователю, который вел дело Котовой, куда больше бы подходило по его комплекции быть грузчиком. Но этот крепко сбитый хлопец — его звали Иван Пащенко — смело мог бы подвизаться и на дипломатическом поприще. Во всяком случае, Павел Калитин был в этом твердо убежден.
— Ты, товарищ Калитин, учен-учен, а сер, — поучал Иван. — Что касается Вазина, то его сила — демагогия. И здесь ему со мной тягаться даже смешно. Пойдем к нему вместе подписывать обвинительное заключение. Скажем, мол, вашими мыслями и жили и дышали только, когда сей документ рождали.
— Да Вазин что? Суд — вот что серьезно. И скорей всего безнадежно.
— Суд руководствуется законом, и только законом, и принимает во внимание лишь факты. А факт — вот он. Чистосердечное признание обвиняемой своей вины, которое по нашим законам рассматривается как одно из смягчающих ответственность обстоятельств. На это и давай будем ориентир держать.
Рассказ четвертый
ЛИСТОК КАЛЕНДАРЯ
Сергей Шлыков давно таил обиду. До такой, степени закрутился Павел со всеми своими неотложными заботами, что не только ни одного вечера не мог уделить другу — обедать и то перестали вместе ходить. Перехватит в буфете чего-нибудь и снова бежит к лифту, на свой четвертый этаж чтобы побыстрее добраться.
— Нет, браток, не отвертишься. Ты благодарность за дело Котовой получил? Получил. И заметь, первую украсившую твою достославную сыскную карьеру. А сие необходимо отметить. Хотя бы скромным товарищеским ужином на паритетных началах. Мы уже не говорим о том, что вообще рабочий день кончился и все благонамеренные совслужащие давно покинули свои конторы. Так что собирайся.
Они зашли к Павлу вчетвером. Конечно, Серега Шлыков и, естественно, Петя Кулешов с Валеркой Венедиктовым, а еще следователь Иван Пащенко, который явно симпатизировал дружному квартету оперативников. Они зашли и встали возле калитинского стола в такие решительные, грозные позы, что оставалось только подчиниться.
— Двинулись.
На улице Горького приглядели кафе поуютней. Как раз освободился удобный столик, стоявший в отдалении, за углом стены. Закусили, справились с графинчиком водки.
Собственно, справилась четверка. Павел не пил — вскоре предстоял чемпионат «Динамо» по борьбе.
Перед горячим устроили небольшой перерыв. Иван с Сергеем закурили.
— Подписал начальник управления письмо? — спросил Павел, обращаясь к Пащенко.
Ребята расхохотались.
— А что, собственно говоря, смешного? — пожал плечами Павел.
— Во-первых, не сердись. Умные люди говорят, что сердиться — это значит наказывать себя за ошибки других.
— Во-вторых, — подхватил Сергей, — мы с Иваном загадали, что если спросишь насчет письма, значит должен заказать всем еще по рюмке коньяку.
— Скоты вы бесчувственные.
— Хочешь иметь друзей без недостатков — не будешь иметь друзей. — Иван проговорил это нравоучительным тоном, напоминающим баритон Вазина.
— Чего это тебя на сентенции потянуло?
— Да хотим, Паша, тебя расшевелить. А то совсем перестал юмор воспринимать. Ладно, не будем томить, письмо подписано. Теперь надо ждать результата.
Речь шла о письме к администрации колонии, где отбывала наказание Ольга Котова. Московская милиция просила учесть поведение Котовой во время следствия, суда, в самой колонии, и ходатайствовать перед народным судом о ее условно-досрочном освобождении. Пащенко взялся уговорить начальника управления подписать такое письмо. И оно, может, уже на месте по инстанциям пошло, обрастая резолюциями, которым суждено решить человеческую судьбу.
— Эх, ребятишки, — Павел положил руки на плечи сидевших рядом друзей. — Если получилось бы! Признаюсь, где-то внутри скребется и скребется что-то и тихонько так нашептывает: «Ей-то, Ольге, какое дело. Ты же обещал, что снизойдут. Она тебе поверила и сейчас верит, хотя и слова всякие грустнющие пишет».
— Уж мне эта доброта, которая хуже не знаю чего, — Иван потихоньку «заводился», ему хотелось говорить громче, и он, сдерживая себя, произносил слова медленно и четко. — Пойми ты, Павел, что нашему брату слишком легко быть добрым и слишком легко быть злым. И в тысячу раз труднее быть объективным.
— Вот именно. Тебе, Ваня, лучше не пить. Водочка сказывается на гибкости твоего мышления. Ты же сам не раз говорил: цель суда — ясная всем, строго логичная справедливость. Правосудие! Уж кому-кому, а тебе ясней ясного, что оно призвано у нас не только воздавать каждому «по заслугам», но и учитывать, какое огромное значение будет иметь справедливый приговор для исправления преступника. В этом, как я понимаю, и сила нашего суда. А доброта, между прочим, как кто-то вовсе не глупый сказал, — это привилегия сильных. Значит, отсюда следует, что законы, справедливость, доброта, сила — это в данном случае синонимы. И суд, не обходя, а свято соблюдая и дух и букву закона, мог и должен был проявить и подлинную гуманность, увидеть, что означало для Ольги понимание ее искренности.