— Значит, у нее были-таки средства, чтобы удрать от Трулока, если она хотела. Все это не очень понятно — или я неверно представлял себе Мишель? Имела ли она… м-м… такие глубины в душе, которые мы не измерили и не постигли? По-своему несколько странно, что ее увлекала Эйлин и вся та гопкомпания. Можно, конечно, сказать, и это будет похоже на правду, — противоположности сходятся. И, разумеется, старая добрая память о школьных днях: авантюристка Эйлин Мишель тогда очень нравилась. И, возможно, Мишель не особенно повзрослела за эти три года. И еще одно: девушка вроде Мишель — только бы мне не быть похожим на психоаналитика — гораздо более слабая натура, нежели Пол Трулок, может быть, она-то как раз и могла сбежать от него, поддавшись порыву, чтобы преподать ему маленький урок, все время зная, что потом смиренно вернется и подчинится ему.
— Да, — сказал Хакетт. — Если она сбежала, то все должно было быть именно так.
— Всего лишь небольшая размолвка влюбленных. Со сценой покаянного примирения в недалеком будущем, — проговорил Ландерс. — И что же, она помчалась к Эйлин?
— Делайте ваши ставки, — ответил Мендоза. — Эйлин и вся ее компашка скользкие, как угри. Не ухватишь. Но вот что я скажу. Готов поручиться, что по крайней мере некоторые из окружения Эйлин балуются наркотиками — марихуаной, или героином, или чем угодно. И ее пятнадцати тысяч в год, скромных, хоть и приятных, им не хватает на всех. Особенно если они употребляют героин. И если рассерженная невинная Мишель, завороженная змеей птичка, помчалась к старой школьной подруге Эйлин в понедельник вечером, то весьма вероятно, что ни один из присутствующих — если там были гости, кто бы они ни были, — не почувствовал бы ни малейшего угрызения совести при мысли о том, чтобы… м-м… вынудить Мишель расстаться со своими бриллиантами. Если никто из них не знает скупщика краденого, то его обязательно знает продавец наркотиков. И обнаружив, что они вынуждали Мишель слишком сурово, проще простого припрятать тело на той дорожке и выкинуть ее из головы.
— Пожалуй, это весьма резонно, Луис, — сказал Хиггинс. — Именно так и могло произойти.
— Ну что ж, подождем, пока Каллаган не откопает что-нибудь на кого-нибудь из них. Может быть, если уж ничего другого не обнаружится, узнаем, кто к Эйлин ходит, приведем их сюда и поприжмем, — сказал Мендоза. — Если Пэт задержит их с определенным обвинением по части наркотиков и они будут знать, что их так или иначе ждут неприятности, можег, кто-нибудь запоет быстрее.
— Именно так, — согласился Хакетт. — Я хочу еще раз сегодня поговорить с Дюраном по поводу описания Аркетта.
— А я хочу снова повидать Трулока, — сказал Мендоза.
— Мне нужно составить отчет по тому трупу в гостинице, — сказал Ландерс. — Все то же самое. Естественная смерть.
— Ну что ж, в седло, — сказал Хиггинс. — Что-нибудь новенькое может выплыть в любое время.
С утра пораньше в отдел по расследованию убийств позвонил некий доктор Игон Гернер. Он сказал, что хочет кое-что сообщить о Сэмюэле Ревило, и к нему поехал Пигготт. Доктор проживал на Арден-бульваре в скромной приятной квартире. Он был вдов, лет шестидесяти, с мягкими манерами, гривой седых волос и чрезвычайно огорченный тем, что собирался рассказать Пигготту. Он узнал о самоубийстве Ревило только вчера, от одного из своих пациентов.
— Видите ли, я всегда считал, что больному надо говорить правду. Ну, конечно, с некоторыми истеричными женщинами это было бы безумием… но мистер Ревило казался мне благоразумным человеком, сдержанным и здравомыслящим. Я также считал… у него свое дело… он захотел бы привести дела в порядок. Однако он, должно быть… у меня от этого на душе очень скверно, — он печально покачал головой. — Но, конечно, ничего другого быть не могло… Что? А, последняя стадия рака. Пищеварительного тракта и поджелудочной железы. Ему оставалось меньше полугода, по приблизительной оценке, — они еще не видели заключения о вскрытии; оно подтвердит диагноз доктора.
— Понимаю, — произнес Пигготт. — И вы ему об этом сказали?
— Да. Не стоило, как я теперь понимаю. Но он казался…
— Ну что ж, нам нужно официальное заявление, доктор, и вам придется давать показания на слушании. Оно назначено на десять часов во вторник,
— Буду рад сделать все необходимое, — скорбно ответил Гернер.
В управлении, когда доктор делал заявление, Пигготт спросил, не прописывал ли он Ревило снотворных таблеток. Нет, не прописывал.
— Я хотел еще подумать над лечением, и у него пока не было сильных болей, ему хватало аспирина. Разумеется, позднее… и сейчас я вспомнил, он говорил мне, что его жена умерла от рака желудка, поэтому он слишком хорошо знал, что его ждет, — бедняга.
— Как получилось, что он пришел к вам, доктор? Случайно?
Доктор Итон Гернер посмотрел на него поверх своих очков с бифокальными стеклами и мягко произнес:
— Нет, почему же… он сказал, что меня рекомендовала одна моя пациентка. Миссис Дугган. В сущности, она лечится у меня вместе со своей дочерью, миссис Вули.
Вызвав патрульную машину, чтобы отвезти доктора тернера домой, Пигготт посмотрел на часы и увидел, что ему нужно торопиться, чтобы попасть в церковь. Но после того, решил он, нужно будет навестить миссис Вули и ее мать.
Паллисер и Грейс снова допрашивали Йокумов, пытаясь добиться прямого признания от одного из них или от обоих. На допросе присутствовала служащая в полиции женщина и молчаливый государственный защитник, в кои-то веки интересовавшийся делом. Как и раньше, Йокум извивался и выкручивался, то хитрил, то прикидывался дурачком, а его жена сидела, опустив голову и отказываясь что-либо говорить.
Они только что узнали, что Йокум приобрел в Лонг-Биче подержанный «кадиллак», заплатив наличными деньгами.
— Вы купили крысиный яд, — говорил Паллисер, терпеливый и мрачный. — Вы это признаете?
— Множество грызунов было, где мы жили, — во как. Это на…
— Хорошо. Ваша жена знала, что вы перенесли его в дом из машины, где он находился вместе с прочим вашим багажом?
— Не знаю.
— Когда вы заключили страховые полисы на детей, — сказал Грейс, — вы уже тогда планировали снять с них урожай, Йокум. Вы не долго ждали, не так ли, — четыре месяца!
— Да я и слыхом не слыхал об этой страховке, Мэй одна леди рассказала, мы тогда были на последней работе на севере. Мэй и сказала, может… — он обворожительно улыбнулся Грейсу.
Так продолжалось все утро, снова и снова, и время уже перевалило за полдень. С самого утра жена Иокума не проронила ни слова, но сейчас она подняла голову и взглянула на мужа,
— Хочешь свалить все на меня? — хрипло спросила она.
— Я ничего не говорю, Мэй…
— Хочешь на меня свалить, ублюдок… Еще бы, я слышала, как она бывает, эта страховка: получаешь деньги, когда кто-то помрет, — миссис Питерс огребла две тысячи долларов, как ее мужик загнулся, две ты… Да кто говорит про детей-то. Чертова ребятня, все время орут, путаются под ногами, я почти весь прошлый сезон не могла работать из-за проклятого младенца, — кому пришла в голову мысль, ты, ублюдок? Тебе, вот кому! Ты сам и сказал, приедем, где нас никто не знает… сам и узнавал все насчет страховки… и хочешь, чтобы думали, что это все я…
— Черт тебя побери, женщина, ты не больно-то возражала, а? — с перекошенным лицом заорал Йокум, привстав со своего места. — Так прямо и ухватилась! Отделаться от проклятой ребятни, да еще и деньги получить в придачу — так просто бы было… и не знаю, как чертов сыскарь про это пронюхал…
Они еще немного покричали, и все закончилось тем, что Йокумы подписали заявления — сперва прочитанные адвокатом — и в полвторого Паллисер и Грейс отвезли их обратно в тюрьму, а сами собрались поехать и съесть запоздалый ленч.
Грейс был по-прежнему мрачен.
— Ну и дела, — сказал Паллисер. — Куда ты хочешь, Джейс? Кафе годится?
— Любое место, где продают спиртное, — ответил Грейс. — Я бы немного выпил.
После ленча Пигготт и Ландерс отправились повидать миссис Вули и ее мать. Пигготта внезапно осенило, и в последнюю минуту он спросил доктора Тернера, не прописывал ли он те снотворные таблетки какой-либо из женщин.